Сдержавши приступ пушечного хрипа, Мы ждем на разветвленье двух веков, Окно, пробитое Петром в Европу, Кронштадтской крепкой ставнею закрыв.
В повстанческих ухабах, слишком тряских, Немало месяцев сломали мы. Вот клочьями разорванной записки Окрест лежат побитые дома.
Как ребра недругу считают в драке, Так годы мы считали, и не счесть. Чтоб мы слюной не изошли во крике, Заткнута тряпкой окрика нам пасть.
Нам до сих пор еще не дали воли, Как пить коням вспотевшим не дают. Но нет!— Мы у легенд арендовали Не зря упорство, холод, недоед.
Истрачен и издерган герб наш орлий На перья канцелярских хмурых душ, Но мы бинтуем кровельною марлей Разодранные раны дырких крыш.
Наш лозунг бумерангом в Запад брошен, Свистит в три пальца он на целый свет. Мы с черноземных скул небритых пашен Стираем крупный урожай, как пот.
И мы вожжами телеграфа хлещем Бока шоссе, бегущего в галоп, Чтоб время обогнать по диким пущам, Покрывшись пеною цветущих лип.
Мы чиним рельсов ржавые прорехи, Спринцуем электричеством село,— Так обмывают дочери старуху, Чтоб чистою на Страшный суд дошла.
1923