То были детские года, Я платьице носил тогда, Я в школу только поступил, Едва к ученью приступил. Двенадцать девочек — вся школа, Лишь я — герой мужского пола. В клетушке-комнатке с утра Весь день возилась детвора, — Писк, лепет, щебетанье, гам, Читали хором по складам, А фрау Гиндерман — барбос, Украсивший очками нос (То был скорее клюв совы), — Качая головой, увы, Сидела с розгой у стола И больно малышей секла За то, что маленький пострел Невинно нашалить посмел, Вмиг задирался низ рубашки, И полушария бедняжки, Что так малы и так милы, Порой, как лилии белы, Как розы алы, как пионы, — Ах, эти нежные бутоны, Избиты старою каргой, Сплошь покрывались синевой! Позор и поруганье, дети, — Удел прекрасного на свете.
Цитрония, волшебный край, Так звал я то, что невзначай У Гиндерман открылось мне, Подобно солнцу и весне, Так нежно, мягко, идеально, Цитронно-ярко и овально, Так мило, скромно, смущено И гнева гордого полно. Цветок любви моей, не скрою, Навеки я пленен тобою! Стал мальчик юношей, а там — Мужчиною по всем правам. И — чудо! — золотые сны Ребенка в явь воплощены. То, чем я бредил в тьме ночной, Живое ходит предо мной. Ко мне доносится сквозь платье Прелестный запах, но — проклятье! На что глядел бы я веками, То скрыто от меня шелками, Завесой тоньше паутины! Лишен я сладостной картины, — Закрыла ткань волшебный край, Цитронию, мой светлый рай!
Стою, как царь Тантал: дразня, Фантом уходит от меня. Как будто волей злого мага — Бежит от губ сожженных влага, Мой плод желанный так жесток, — Он близок, но, увы, далек! Кляну злодея-червяка, Что на ветвях прядет шелка, Кляну ткача, что из шелков, Из этой пряжи ткет покров, Тафту для пакостных завес, Закрывших чудо из чудес — Мой солнечный, мой светлый рай, Цитронию — волшебный край!
Порой, забывшись, как в чаду, В безумье бешенства, в бреду Готов я дерзостной рукой Сорвать тот полог роковой, Покров, дразнящий сладострастье, Схватить мое нагое счастье! Но, ах! Есть ряд соображений Не в пользу таковых движений, Нам запретил морали кодекс Посягновение на podex.