На втором Белорусском еще продолжалось затишье, Шел к закату короткий последний декабрьский день. Сухарями в землянке хрустели голодные мыши, Прибежавшие к нам из сожженных дотла деревень.
Новогоднюю ночь третий раз я на фронте встречала. Показалось — конца не предвидится этой войне. Захотелось домой, поняла, что смертельно устала. (Виновато затишье — совсем не до грусти в огне!)
Показалась могилой землянка в четыре наката. Умирала печурка. Под ватник забрался мороз… Тут влетели со смехом из ротной разведки ребята: — Почему ты одна? И чего ты повесила нос?
Вышла с ними на волю, на злой ветерок из землянки. Посмотрела на небо — ракета ль сгорела, звезда? Прогревая моторы, ревели немецкие танки, Иногда минометы палили незнамо куда.
А когда с полутьмой я освоилась мало-помалу, То застыла не веря: пожарами освещена Горделиво и скромно красавица елка стояла! И откуда взялась среди чистого поля она?
Не игрушки на ней, а натертые гильзы блестели, Между банок с тушенкой трофейный висел шоколад… Рукавицею трогая лапы замерзшие ели, Я сквозь слезы смотрела на сразу притихших ребят.
Дорогие мои д«артаньяны из ротной разведки! Я люблю вас! И буду любить вас до смерти, всю жизнь! Я зарылась лицом в эти детством пропахшие ветки… Вдруг обвал артналета и чья-то команда: «Ложись!»
Контратака! Пробил санитарную сумку осколок, Я бинтую ребят на взбесившемся черном снегу…
Сколько было потом новогодних сверкающих елок! Их забыла, а эту забыть не могу…