Читаю Шопенгауэра. Старик, Грустя, считает женскую природу Трагической. Философ ошибался: В нем говорил отец, а не мудрен, По мне, она скорей философична.
Вот будущая мать. Ей восемнадцать. Девчонка! Но она в себе таит Историю всей жизни на земле.
Сначала пена океана Пузырится по-виногражьи в ней. Проходит месяц. (Миллионы лет!) Из пены этой в жабрах и хвосте Выплескивается морской конек, А из него рыбина. Хвост и жабры Затем растаяли. (Четвертый месяц.) На рыбе появился рыжий мех И руки. Их четыре. Шимпанзе Уютно подобрал их под себя И философски думает во сне, Быть может, о дальнейших превращеньях. И вдруг весь мир со звездами, с огнями, Все двери, потолок, очки в халатах Низринулись в какую-то слепую, Бесстыжую, правековую боль. Вся пена океана, рыбы, звери, Рыдая и рыча, рвались на волю Из водяного пузыря. Летели За эрой эра, за тысячелетьем Тысячелетие, пока будильник В дежурке не протренькал шесть часов.
И вот девчонке нянюшка подносит Спеленатый калачик. Та глядит: Зачем всё это? Что это? Но тут Всемирная горячая волна Подкатывает к сердцу. И девчонка Уже смеется материнским смехом: «Так вот кто жил во мне мильоны лет, Толкался, недовольничал! Так вот кто!»
Уже давно остались позади Мужские поцелуи. В этой ласке Звучал всего лишь маленький прелюд К эпической поэме материнства, И мы, с каким-то робким ощущеньем Мужской своей ничтожности, глядим На эту матерь с куклою-матрешкой, Шепча невольно каждый про себя: «Какое в женщине богатство!»
1928