Май ли уже расцвёл над городом, плачет ли, как побитый, хмуренький декабрик, — весь год эта пухлая морда маячит в дымах фабрик.
Брюшком обвисшим и гаденьким лежит на воздушном откосе, и пухлые губы бантиком сложены в 88.
Внизу суетятся рабочие, нищий у тумбы виден, а у этого брюхо и всё прочее — лежит себе сыт, как Сытин.
Вкусной слюны разлились волны, во рту громадном плещутся, как в бухте, А полный! Боже, до чего он полный! Сравнить если с ним, то худ и Апухтин.
Кони ли, цокая, по асфальту мчатся, шарканье пешеходов ли подвернется под взгляд ему, а ему всё кажется: «Цаца! Цаца!» — кричат ему, и всё ему нравится, проклятому.
Растет улыбка, жирна и нагла, рот до ушей разросся, будто у него на роже спектакль-гала затеяла труппа малороссов.
Солнце взойдёт, и сейчас же луч его ему щекочет пятки холёные, и луна ничего не находит лучшего. Объявляю всенародно: очень недоволен я.
Я спокоен, вежлив, сдержан тоже, характер — как из кости слоновой точен, а этому взял бы да и дал по роже: не нравится он мне очень.