Я был наивный инок. Целью мнил одноверность на Руси и обличал пороки церкви, но церковь — боже упаси!
От всех попов, что так убого людей морочили простых, старался выручить я бога, но — богохульником прослыл.
«Не так ты веришь!»— загалдели, мне отлучением грозя, как будто тайною владели — как можно верить, как нельзя.
Но я сквозь внешнюю железность у них внутри узрел червей. Всегда в чужую душу лезут за неимением своей.
О, лишь от страха монолитны они, прогнившие давно. Меняются митрополиты, но вечно среднее звено.
И выбивали изощренно попы, попята день за днем наивность веры, как из чрева ребенка, грязным сапогом.
И я учуял запах скверны, проникший в самый идеал. Всегда в предписанности веры безверье тех, кто предписал.
И понял я: ложь исходила не от ошибок испокон, а от хоругвей, из кадила, из глубины самих икон.
Служите службою исправной, а я не с вамп — я убег. Был раньше бог моею правдой, но только правда — это бог!
Я ухожу в тебя, Россия, жизнь за судьбу благодаря, счастливый, вольный поп-расстрига из лживого монастыря.
И я теперь на Лене боцман, и хорошо мне здесь до слез, и в отношенья мои с богом здесь никакой не лезет пес.
Я верю в звезды, женщин, травы, в штурвал и кореша плечо. Я верю в Родину и правду… На кой — во что-нибудь еще?!
Живые люди — мне иконы. Я с работягами в ладу, но я коленопреклоненно им не молюсь. Я их люблю.
И с верой истинной, без выгод, что есть, была и будет Русь, когда никто меня не видит, я потихонечку крещусь.
1967