Склоняются долу солнцеподобные лики их. И просто мрут, и давятся, и тонут. Один за другим уходят великие, за мастодонтом мастодонт...
Сегодня на Верхарна обиделись небеса. Думает небо — дай зашибу его! Господи, кому теперь писать? Неужели Шебуеву?
Впрочем — пусть их пишут. Не мне в них рыться. Я с характером. Вол сам. От чтенья их в сердце заводится мокрица и мозг зарастает густейшим волосом.
И писать не буду. Лучше проверю, не широка ль в «Селекте» средняя луза. С Фадеем Абрамовичем сяду играть в око. Есть у союзников французов хорошая пословица: «Довольно дураков».
Пусть писатели начинают. Подожду. Посмотрю, какою дрянью заначиняют чемоданы душ.
Вспомнит толпа о половом вопросе. Дальше больше оскудеет ум её. Пойдут на лекцию Поссе: «Финики и безумие».
Иззахолустничается. Станет — Чита. Футуризмом покажется театр Мосоловой. Дома запрётся — по складам будет читать «Задушевное слово».
Мысль иссушится в мелкий порошок. И когда останется смерть одна лишь ей, тогда... Я знаю хорошо — вот что будет дальше.
Ко мне, уже разукрашенному в проседь, придёт она, повиснет на шею плакучей ивою: «Владимир Владимирович, милый» — попросит — я сяду и напишу что-нибудь замечательно красивое.