На работу водили в широкую степь заключенных колонны на раннем рассвете. Там несчастную маму встречали мы, дети, приносили ей кашу, картошку и хлеб.
Мать стирала в тюрьме заключенным белье, работящей была и внимательной к людям. Вся тюрьма нашу маму выхаживать будет после страшного тифа, жалея ее.
Столько женщин в той камере было — вповалку. Чтоб одной повернуться, ворочались все. И параша стояла… Тот смрад и клоаку ни представить сейчас, ни пригрезить во сне.
А направо повыше под крышей — окно здешней камеры смертников. Жены стояли под стеной день за днем, снизу видя одно: косо сбитые доски, как веко печали.
А у мамы окно было в левом углу — наше с братом, одно из бесчисленных множеств. Мать ждала и лицо прижимала к стеклу, беспокоясь за нас, за детей, и тревожась.
Становилась я в очередь на передачу и стояла, как многие в черный тот год… Открывалось оконце железных ворот… Отдавали подавленно, молча, не плача.
1954