Почуяв гибель сонными крылами, запела муха на оконной раме струною трепетною, лепетной струной о силах вытекших, усопших, истонченных в летаньях, ползаньях, в страстях ожесточенных, в погонях яростных за пищею земной…
Она заводит в полночь это пенье, в блаженное впадая отупенье от звонкой дрожи… Взор ее ослеп. Сухую плоть кружа и спотыкая, она не видит, где вода и хлеб. О том и пенье. Музыка такая ночей на пять. А после — вечный сон. И я ловлю ее предсмертный звон — звон колокольчика на шее у слепого, неотвратимости певучий бубенец, мотив, связующий начало и конец под грубой тканью тайного покрова.