Стихи Эдуарда Асадова о жизни

Тот, кто имеет успех,
Всегда раздражает всех,
А много друзей имеет
Тот, кто писать не умеет.

Вот и возьмись решать,
Как жить на планете сей?
То ли стихи писать,
То ли иметь друзей?

Какие б вокруг ни кипели страсти,
Запомни: чтоб глупости не свершить,
Счастлив не тот, кто увидел счастье,
А тот, кто сумел его оценить!

Все как будто сделал славно я:
Кончил разом все сомнения.
Понял я, что ты — не главная:
Не любовь, а увлечение,

Ты, я верю, неплохая,
Ни игры в тебе, ни зла,
Ничего не ожидая,
Все дарила что могла.

Только счастье невозможно
Без клубящихся дорог,
Слишком было все несложно,
Слишком много было можно,
Но ни бурь и ни тревог…

Видно, в том была причина,
Что любовь не жгла огнем,
И была не ярким сном,
А простой, как та рябина
У тебя перед окном.

И ушел я в синий вечер,
Веря в дальнюю звезду.
В путь! В пути я счастье встречу,
Здесь — зачахну, пропаду!

Все как будто сделал правильно,
Кончил разом все сомнения:
Понял ведь, что мной оставлено
Не любовь, а увлечение.

Значит, скоро распахнется
Даль счастливых, новых дней.
Сердце песней захлебнется.
Годы мчат… дорога вьется…
Только сердцу не поется,
Не поется, хоть убей!

Только холодно и тесно
Стало сердцу моему.
Все как будто сделал честно,
В чем же дело — не пойму!

Отчего сквозь километры,
Как в тумане голубом.
Я все чаще вижу дом,
Шторку, вздутую от ветра,
И рябину под окном?!

Когда я слышу о дружбе твердой,
О сердце мужественном и скромном,
Я представляю не профиль гордый,
Не парус бедствия в вихре шторма,-

Я просто вижу одно окошко
В узорах пыли или мороза
И рыжеватого щуплого Лешку —
Парнишку-наладчика с «Красной Розы»…

Дом два по Зубовскому проезду
Стоял без лепок и пышных фасадов,
И ради того, что студент Асадов
В нем жил, управдом не белил подъездов.

Ну что же — студент небольшая сошка,
Тут бог жилищный не ошибался.
Но вот для тщедушного рыжего Лешки
Я бы, наверное, постарался!

Под самой крышей, над всеми нами
Жил летчик с нелегкой судьбой своей,
С парализованными ногами,
Влюбленный в небо и голубей.

Они ему были дороже хлеба,
Всего вероятнее, потому,
Что были связными меж ним и небом
И синь высоты приносили ему.

А в доме напротив, окошко в окошко,
Меж теткой и кучей рыбацких снастей
Жил его друг — конопатый Лешка,
Красневший при девушках до ушей.

А те, на «Розе», народ языкатый.
Окружат в столовке его порой:
— Алешка, ты что же еще неженатый? —
Тот вспыхнет сразу алей заката
И брякнет: — Боюсь еще… молодой…

Шутки как шутки, и парень как парень,
Пройди — и не вспомнится никогда.
И все-таки как я ему благодарен
За что-то светлое навсегда!

Каждое утро перед работой
Он к другу бежал на его этаж,
Входил и шутя козырял пилоту:
— Лифт подан. Пожалте дышать на пляж!..

А лифта-то в доме как раз и не было.
Вот в этом и пряталась вся беда.
Лишь «бодрая юность» по лестницам бегала,
Легко, «как по нотам», туда-сюда…

А летчику просто была б хана:
Попробуй в скверик попасть к воротам!
Но лифт объявился. Не бойтесь. Вот он!
Плечи Алешкины и спина!

И бросьте дурацкие благодарности
И вздохи с неловкостью пополам!
Дружба не терпит сентиментальности,
А вы вот, спеша на работу, по крайности,
Лучше б не топали по цветам!

Итак, «лифт» подан! И вот, шагая
Медленно в утренней тишине,
Держась за перила, ступеньки считает:
Одна — вторая, одна — вторая,
Лешка с товарищем на спине…

Сто двадцать ступеней. Пять этажей.
Это любому из нас понятно.
Подобным маршрутом не раз, вероятно,
Вы шли и с гостями и без гостей.

Когда же с кладью любого сорта
Не больше пуда и то лишь раз
Случится подняться нам в дом подчас —
Мы чуть ли не мир посылаем к черту.

А тут — человек, а тут — ежедневно,
И в зной, и в холод: «Пошли, держись!»
Сто двадцать трудных, как бой, ступеней!
Сто двадцать — вверх и сто двадцать — вниз!

Вынесет друга, усадит в сквере,
Шутливо укутает потеплей,
Из клетки вытащит голубей:
— Ну все! Если что, присылай «курьера»!

«Курьер» — это кто-нибудь из ребят.
Чуть что, на фабрике объявляется:
— Алеша, Мохнач прилетел назад!
— Алеша, скорей! Гроза начинается!

А тот все знает и сам. Чутьем.
— Спасибо, курносый, ты просто гений!-
И туча не брызнет еще дождем,
А он во дворе: — Не замерз? Идем!-
И снова: ступени, ступени, ступени…

Пот градом… Перила скользят, как ужи…
На третьем чуть-чуть постоять, отдыхая.
— Алешка, брось ты!
— Сиди, не тужи!.. —
И снова ступени, как рубежи:
Одна — вторая, одна — вторая…

И так не день и не месяц только,
Так годы и годы: не три, не пять,
Трудно даже и сосчитать —
При мне только десять. А после сколько?!

Дружба, как видно, границ не знает,
Все так же упрямо стучат каблуки.
Ступеньки, ступеньки, шаги, шаги…
Одна — вторая, одна — вторая…

Ах, если вдруг сказочная рука
Сложила бы все их разом,
То лестница эта наверняка
Вершиной ушла бы за облака,
Почти не видная глазом.

И там, в космической вышине
(Представьте хоть на немножко),
С трассами спутников наравне
Стоял бы с товарищем на спине
Хороший парень Алешка!

Пускай не дарили ему цветов
И пусть не писали о нем в газете,
Да он и не ждет благодарных слов,
Он просто на помощь прийти готов,
Если плохо тебе на свете.

И если я слышу о дружбе твердой,
О сердце мужественном и скромном,
Я представляю не профиль гордый,
Не парус бедствия в вихре шторма,-

Я просто вижу одно окошко
В узорах пыли или мороза
И рыжеватого, щуплого Лешку,
Простого наладчика с «Красной Розы»…

Запоминайте пас, пока мы есть!
Ведь мы еще на многое сгодимся.
Никто не знает, сколько мы продлимся,
А вот сейчас мы с вами, рядом, здесь,

Кто мы такие? В юности — солдаты.
Потом — трудяги, скромно говоря.
Но многие торжественные даты
Вписали мы в листки календаря.

Мы победили дьявольское пламя
И вознесли над пеплом города.
Видать, нам вечно быть фронтовиками
И в дни войны, и в мирные года!

Зазнались? Нет, смешно и ни к чему!
Нам не пришло бы в голову такое.
Когда пройдешь сквозь самое крутое,
Тогда плюешь на эту кутерьму.

Что нам чины, восторгов междометья!
Да мы их и не ведали почти.
Нам важно, чтоб смогли вы обрести
Все то, что мы достигли в лихолетья.

А чтобы жить вам светлою судьбою
И взмыть под звезды выше во сто раз —
Возьмите все хорошее от нас,
А минусы мы унесем с собою…

Мы вечно с вами толковать бы рады,
Но всех ветра когда-то унесут…
Запоминайте ж нас, пока мы тут,
Тогда архивов и листать не надо!

Когда ж потом, в далекие года,
Воспоминаний потускнеют нити,
Вы подойдите к зеркалу тогда
И на себя внимательно взгляните.

И от взаимной нашей теплоты
Мир вспыхнет вдруг, взволнованный и зыбкий.
И мы, сквозь ваши проступив черты,
Вам улыбнемся дружеской улыбкой…

Рождаясь, мы имеем преимущество
Пред тьмой страстей и всяческого зла.
Ведь мы в наш мир приходим без имущества,
Как говорят, «в чем мама родила»!

Живем, обарахляемся, хватаем
Шут знает что, бог ведает к чему!
Затем уходим в вековую тьму
И ничего с собой не забираем…

Ах вещи, вещи! — истуканы душ!
Ведь чем жадней мы их приобретаем,
Тем чаще что-то светлое теряем,
Да и мельчаем, кажется, к тому ж.

Порой глядишь — и вроде даже жутко:
Иной разбиться, кажется, готов
За модный гарнитур, транзистор, куртку,
За пару броских фирменных штанов!

Нет, никакой я в жизни не аскет!
Пусть будет вещь красивой и добротной,
Пусть будет модной, даже ультрамодной,
И не стареет даже двести лет!

И все же вещь, пусть славная-преславная,
Всего лишь вещь — и больше ничего!
И как же тот несчастен, для кого
Обарахляться в жизни — это главное!

Когда в ущерб душе и вопреки
Всему, что есть прекраснейшего в мире,
Тупеют люди в собственной квартире,
Лоснясь в довольстве, словно хомяки,

Хочу воскликнуть: — Не обидно ль вам
Смотреть на вещь, как бедуин на Мекку?
Не человек принадлежит вещам,
А только вещи служат человеку!

Вы посмотрите: сколько же людей
Живет духовно ярко и красиво,
Пусть не без тряпок и не без вещей,
Но не от них им дышится счастливо!

Пусть вам искусства сердце беспокоят,
Молитесь хоть наукам, хоть стихам,
Но не молитесь никогда вещам,
Они, ей-богу, этого не стоят!

Говорят, что конец — всему делу венец.
Так на свете всегда бывало.
Только мне, как ни дорог порой конец.
Все же чаще важней начало.

Нет в году многоцветнее ничего,
Чем сирень и начало лета.
Ну а в сутках мне, право, милей всего
Утро. Алая песнь рассвета.

Где-то в дачном поселке вдруг выйдешь в сад
И зажмуришься в восхищенье:
Брызги солнца, немыслимый аромат
И стозвонное птичье пенье!

И, куда ни пришлось бы порой идти,
Лишь в начале любой дороги,
Не заботясь еще о конце пути,
Окрыленно шагают ноги.

И приятельский пир за любым столом
Где-то в комнате или в зале
С ровным строем приборов и хрусталем,
С первым тостом и первым хмельным огнем
Тоже лучше всего вначале.

Через час — ни веселья, ни красоты,
Все смешается в тарараме:
Лица, рюмки, закуски, слова, цветы —
Все в табачном дыму и гаме!

А любовь? Если в небо взлетят сердца
От сплошного хмельного буйства,
Ах, как редко умеем мы до конца
Сберегать и слова и чувства!

Мы черствеем, мы стынем от серых слов,
Будто трепет свой растеряли.
Нет, простите, товарищи, но любовь
Все же чаще хранят вначале!

И уверен я, счастье бы долгим стало
И не знали тоски сердца,
Если б в жизни мы часто, ища начало,
Не спешили достичь конца!

Да, Вы со мною были не честны.
Вы предали меня, и может статься,
Не стоило бы вовсе разбираться,
Нужны Вы мне иль больше не нужны.

Но Вы с душой нечистою своей
Всего скорее даже не увидели,
Что вслед за мною не за что обидели
Совсем для Вас неведомых людей.

Всех тех, кому я после встречи с Вами,
Как, может быть, они и хороши
Отвечу не сердечными словами,
А горьким недоверием души.

Дорожите счастьем, дорожите!
Замечайте, радуйтесь, берите
Радуги, рассветы, звезды глаз —
Это все для вас, для вас, для вас.

Услыхали трепетное слово —
Радуйтесь. Не требуйте второго.
Не гоните время. Ни к чему.
Радуйтесь вот этому, ему!

Сколько песне суждено продлиться?
Все ли в мире может повториться?
Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз…
Разве будет это тыщу раз!

На бульваре освещают вечер
Тополей пылающие свечи.
Радуйтесь, не портите ничем
Ни надежды, ни любви, ни встречи!

Лупит гром из поднебесной пушки.
Дождик, дождь! На лужицах веснушки!
Крутит, пляшет, бьет по мостовой
Крупный дождь, в орех величиной!

Если это чудо пропустить,
Как тогда уж и на свете жить?!
Все, что мимо сердца пролетело,
Ни за что потом не возвратить!

Хворь и ссоры временно отставьте,
Вы их все для старости оставьте
Постарайтесь, чтобы хоть сейчас
Эта «прелесть» миновала вас.

Пусть бормочут скептики до смерти.
Вы им, желчным скептикам, не верьте —
Радости ни дома, ни в пути
Злым глазам, хоть лопнуть, — не найти!

А для очень, очень добрых глаз
Нет ни склок, ни зависти, ни муки.
Радость к вам сама протянет руки,
Если сердце светлое у вас.

Красоту увидеть в некрасивом,
Разглядеть в ручьях разливы рек!
Кто умеет в буднях быть счастливым,
Тот и впрямь счастливый человек!

И поют дороги и мосты,
Краски леса и ветра событий,
Звезды, птицы, реки и цветы:
Дорожите счастьем, дорожите!

Смерть не в силах людей разлучить навек
И захлопнуть за ними дверцу.
Разве может уйти дорогой человек,
Если он остается в сердце?!

Если полюбят друг друга двое
И счастье в обоих сердцах рождается,
То светлые чувства всегда слагаются
И счастье становится больше вдвое!

А если беда на дороге встретится,
То легче вдвоём одолеть кручину.
Ведь горе в любви по-иному мерится,
Оно на двоих непременно делится,
А значит, и меньше наполовину!

Когда ты, любой выбирая маршрут,
Выходишь из дома, уж так я устроен,
Что я за тебя почему-то спокоен
Не больше чем первые пять минут.

Известно, что в городе все случается.
Но вот, пока в доме хозяйки нет,
Во мне будто вспыхнет вдруг красный свет
И зуммер тревоги в душе включается.

Я занят. Работа моя кипит,
Машинка стучит, но никто не знает,
Что выдержка эта — лишь внешний вид,
В то время как зуммер в душе звенит
И красный огонь без конца мигает!

Но вот заворочался ключ в дверях…
Ты дома! Работа моя продолжается,
Но лампочка тотчас же выключается
И страх рассыпается в пух и прах!

Когда расстается с ребенком мать,
Душа ее мчится за малышом:
Он — кроха! И мысли ее о нем!
И это любому легко понять.

А тут вроде взрослый же человек!
И, кажется, больше чем взрослый даже,
А чуть разлучившись, и жизнь — как сажа…
А встретились — радость белей, чем снег!

Смешно? Что ж, пускай и смешно кому-то.
Еще бы: ведь каждому столько лет!
Но, знаешь, мне кажется почему-то,
Что тут абсолютно вопросов нет!

И дело прекраснейше объясняется:
Ведь там, где два сердца стучат в одном,
То время вдруг словно бы отключается
И возраст практически ни при чем!

Слова и улыбки ее, как птицы,
Привыкли, чирикая беззаботно,
При встречах кокетничать и кружиться,
Незримо на плечи парней садиться
И сколько, и где, и когда угодно!

Нарядно, но с вызовом разодета.
А ласки раздаривать не считая
Ей проще, чем, скажем, сложить газету,
Вынуть из сумочки сигарету
Иль хлопнуть коктейль коньяка с «Токаем».

Мораль только злит ее: — Души куцые!
Пещерные люди! Сказать смешно!
Даешь сексуальную революцию,
А ханжество — к дьяволу за окно!—

Ох, диво вы дивное, чудо вы чудное!
Ужель вам и впрямь не понять вовек,
Что «секс-революция» ваша шумная
Как раз ведь и есть тот «пещерный век»!

Когда ни души, ни ума не трогая,
В подкорке и импульсах тех людей
Царила одна только зоология
На уровне кошек или моржей.

Но человечество вырастало,
Ведь те, кто мечтает, всегда правы.
И вот большинству уже стало мало
Того, что довольно таким, как вы.

И люди узнали, согреты новью,
Какой бы инстинкт ни взыграл в крови,
О том, что один поцелуй с любовью
Дороже, чем тысяча без любви!

И вы поспешили-то, в общем, зря
Шуметь про «сверхновые отношения»,
Всегда на земле и при всех поколениях
Были и лужицы и моря.

Были везде и когда угодно
И глупые куры и соловьи,
Кошачья вон страсть и теперь «свободна»,
Но есть в ней хоть что-нибудь от любви?!

Кто вас оциничивал — я не знаю.
И все же я трону одну струну:
Неужто вам нравится, дорогая,
Вот так, по-копеечному порхая,
Быть вроде закуски порой к вину?

С чего вы так — с глупости или холода?
На вечер игрушка, живой «сюрприз»,
Ведь спрос на вас только пока вы молоды,
А дальше, поверьте, как с горки вниз!

Конечно, смешно только вас винить.
Но кто и на что вас принудить может?
Ведь в том, что позволить иль запретить,
Последнее слово за вами все же.

Любовь не минутный хмельной угар.
Эх, если бы вам да всерьез влюбиться!
Ведь это такой высочайший дар,
Такой красоты и огней пожар,
Какой пошляку и во сне не снится!

Рванитесь же с гневом от всякой мрази,
Твердя себе с верою вновь и вновь,
Что только одна, но зато любовь
Дороже, чем тысяча жалких связей!

Когда мне встречается в людях дурное,
То долгое время я верить стараюсь,
Что это скорее всего напускное,
Что это случайность. И я ошибаюсь.

И, мыслям подобным ища подтвержденья,
Стремлюсь я поверить, забыв про укор,
Что лжец, может, просто большой фантазер,
А хам, он, наверно, такой от смущенья.

Что сплетник, шагнувший ко мне на порог,
Возможно, по глупости разболтался,
А друг, что однажды в беде не помог,
Не предал, а просто тогда растерялся.

Я вовсе не прячусь от бед под крыло.
Иными тут мерками следует мерить.
Ужасно не хочется верить во зло,
И в подлость ужасно не хочется верить!

Поэтому, встретив нечестных и злых,
Нередко стараешься волей-неволей
В душе своей словно бы выправить их
И попросту «отредактировать», что ли!

Но факты и время отнюдь не пустяк.
И сколько порой ни насилуешь душу,
А гниль все равно невозможно никак
Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши.

Ведь злого, признаться, мне в жизни моей
Не так уж и мало встречать доводилось.
И сколько хороших надежд поразбилось,
И сколько вот так потерял я друзей!

И все же, и все же я верить не брошу,
Что надо в начале любого пути
С хорошей, с хорошей и только с хорошей,
С доверчивой меркою к людям идти!

Пусть будут ошибки (такое не просто),
Но как же ты будешь безудержно рад,
Когда эта мерка придется по росту
Тому, с кем ты станешь богаче стократ!

Пусть циники жалко бормочут, как дети,
Что, дескать, непрочная штука — сердца…
Не верю! Живут, существуют на свете
И дружба навек, и любовь до конца!

И сердце твердит мне: ищи же и действуй.
Но только одно не забудь наперед:
Ты сам своей мерке большой соответствуй,
И все остальное, увидишь,- придет!

Живу неспокойно, словно бегом,
Спорю, статьи пишу,
Читаю, но, поднят каким-то звонком,
Куда-то опять спешу…

Сбегаю из города к милым стихам
Любить, тосковать, сражаться.
Но кто-то находит меня и там:
Просят на вечер к учителям.
Надо. Нельзя отказаться.

Спешу я, наверно, с тех пор, как дышу,
Помню, всегда озабочен,
Спешу в драмкружок и на теннис спешу,
В кино спешу и в поход спешу,
Вот только в школу не очень…

А впрочем, шучу. И на первый урок
Всегда влетал без минуты.
Дел было масса, и все-таки в срок
Я успевал почему-то.

Такое уж сердце людское. Оно
Всегда к интересному тянется.
И сколько в него ни вмести — все равно
Местечко еще останется.

Место останется для работ,
Для смеха, что счастьем брызнет,
Для горя, для радости, для забот
И снова для целой жизни!

И нынче, встречая трудом рассвет,
Спешу я в снег и жару.
И сколько судьбой мне отпущено лет,
И сколько невзгод, и сколько побед —
Все полной мерой беру!

Беру, потому что в жизни моей
Не было легких годов.
Беру потому, что вера друзей
И стужи сильней, и горя сильней,
Тем паче злости врагов!

И снова меня самолеты мчат
То в Киев, то в Днепропетровск,
Маршруты, маршруты: Ташкент, Ленинград,
Куйбышев и Свердловск…

Балтиец, доярка с алтайских полей,
Студент и уральский кузнец,
Руки друзей, улыбки друзей,
Тысячи светлых сердец!

В чем сила пожатия наших рук?
На это ответ таков:
Они — герои моих стихов,
А я — их поэт и друг!

И, точку поставив в конце строки,
Снова в дороге я.
Люблю, ненавижу, иду в штыки.
— Он ищет славы! — кричат враги.
— Неправда! — кричат друзья.

А темы торопят. Бессонная ночь…
Но с первым лучом рассвета
Невзгоды прочь и усталость прочь!
Куда-то ответить, кому-то помочь,
Доспорить, выступить где-то…

Отдых? Согласен. Бот кончу, и все.
И в среду на юг уеду!
Но снова кружится колесо,
Моих беспокойных дней колесо,
И в ту и в другую среду…

Никак ничего нельзя отложить.
Ведь дел непочатых — масса!
А может быть, так вот и стоит жить,
Вот так до последнего часа?!

Ах, как же я в детстве любил поезда,
Таинственно-праздничные, зеленые,
Веселые, шумные, запыленные,
Спешащие вечно туда-сюда!

Взрослые странны порой бывают.
Они по возможности (вот смешно!)
Верхние полки не занимают,
Откуда так славно смотреть в окно!

Не любят, увы, просыпаться рано,
Не выскочат где-то за пирожком
И не летают, как обезьяны,
С полки на полку одним прыжком.

В скучнейших беседах отводят души,
Ворчат и журят тебя всякий час
И чуть ли не в страхе глядят на груши,
На воблу, на семечки и на квас.

О, как же я в детстве любил поезда
За смех, за особенный чай в стакане,
За то, что в квадрате окна всегда
Проносятся кадры, как на экране.

За рокот колес, что в ночную пору
Баюкают ласковей соловья,
За скорость, что парусом горбит штору,
За все неизведанные края.

Любил за тоску на глухом полустанке:
Шлагбаум, два домика под дождем,
Девчонка худенькая с ведром,
Небо, хмурое спозаранку.

Стог сена, проселок в лесной глуши…
И вдруг как-то сладко вздохнешь всей грудью,
С наивною грустью, но от души:
Неужто же вечно живут здесь люди?!

Любил поезда я за непокой,
За вспышки радости и прощанья,
За трепет вечного ожиданья
И словно крылья бы за спиной!

Но годы мелькнули быстрей, чем шпалы,
И сердце, как прежде, чудес не ждет.
Не то поездов уже тех не стало,
Не то это я уж теперь не тот…

Но те волшебные поезда
Умчались. И, кажется, навсегда…

«Серебряная свадьба». Почему
Ее вот так в народе называют?
Мне кажется, что это потому,
Что серебро в супружеском дому
Уже в сердцах и волосах сверкает.

А «золотая свадьба»? Это имя
Спустя полвека обретает цвет.
Чтоб выдержать друг друга столько лет
И не сбежать от всевозможных бед —
Сердца и впрямь должны быть золотыми!

Эх, жить бы мне долго-долго!
Но краток наш бренный век,
Увы, человек не Волга,
Не Каспий и не Казбек.

Когда-нибудь путь замкнётся,
И вот на восходе дня
Город мой вдруг проснётся
Впервые уже без меня.

И критик, всегда суровый
(Ведь может же быть вполне),
Возьмёт да и скажет слово
Доброе обо мне!

И речи той жаркой градус
Прочтут и почуют люди.
Но я-то как же порадуюсь,
Если меня не будет?

И чем полыхать на тризне,
Сердечных слов не жалея,
Скажите мне их при жизни,
Сейчас мне они нужнее!..

Над Киевом апрельский, журавлиный
Играет ветер клейкою листвой.
Эх, Борька, Борька! Друг ты мой старинный,
Ну вот и вновь мы встретились с тобой.

Под сводами завода «Арсенала»,
Куда стихи читать я приглашен,
Ты спрятался куда-то в гущу зала,
Мол, я не я и, дескать, он не он…

Ах ты мой скромник, милый чудачина!
Видать, таким ты будешь весь свой век.
Хоть в прошлом сквозь бои за Украину
Шагал отнюдь не робкий человек.

Вечерний город в звездах растворился,
А мы идем, идем по-над Днепром.
Нет, ты совсем, совсем не изменился,
Все так же ходишь чуточку плечом,

И так же ногу раненую ставишь,
И так же восклицаешь:- Это да!
И так же «р» отчаянно картавишь,
И так же прямодушен, как всегда.

Как два солдата летом и зимою,
Беря за перевалом перевал,
Уж двадцать с гаком дружим мы с тобою,
А кстати, «гак» не так уже и мал.

Но что, скажи, для нас с тобою годы?
Каких еще нам проб, каких преград?
Ведь если дружба рождена в невзгодах,
Она сильней всех прочих во сто крат!

Ты помнишь госпитальную палату,
В которой всех нас было двадцать пять,
Где из троих и одного солдата,
Пожалуй, сложно было бы собрать…

Я трудным был. Порою брежу ночью,
Потом очнусь, а рядом ты сидишь,
И губы мне запекшиеся мочишь,
И что-нибудь смешное говоришь.

Моя сиделка с добрыми руками!
Нет, ничего я, Боря, не забыл:
Ни как читал ты книги мне часами,
Ни как, бывало, с ложечки кормил.

И в дни, когда со смертью в трудном споре
Меня хирург кромсал и зашивал,
Ты, верно, ждал за дверью в коридоре
Сидел и ждал. И я об этом знал.

И все же, как нам ни бывало горько,
Мы часто были с шуткою на «ты»
И хохотали так, ты помнишь, Борька,
Что чуть порой не лопались бинты?!

А помнишь, вышло раз наоборот:
Был в лежку ты, а я кормить пытался,
И как сквозь боль ты вдруг расхохотался,
Когда я пролил в нос тебе компот.

Эх, Борька, Борька! Сколько звонких лет
С тех пор уплыло вешним ледоходом?
А дружбе нашей, видно, сносу нет,
Она лишь все надежней с каждым годом.

И хоть не часто видимся порою,
Ведь тыща верст и сотни разных дел…
Но в трудный час любой из нас с тобою
За друга бы и в пекло не сробел!

Мы хорошо, мы горячо живем
И ничего не делаем халтурно:
Ни ты, я знаю, в цехе заводском,
Ни я, поверь, в цеху литературном!

Уже рассвет над Киевом встает,
Ну вот и вновь нам надо расставаться.
Тебе, наверно, скоро на завод,
А мне в Москву… В дорогу собираться…

Не смей, злодей, покашливать так горько!
Не то и я… Я тоже ведь живой…
Дай поцелую… добрый, славный мой…
Мой лучший друг! Мой самый светлый, Борька!..

Лет на двадцать-двадцать пять
Жизнь твоя продлится,
Если будешь отдыхать
Больше, чем трудиться.

Если ж к праведным делам
Руки вдруг потянутся -
Не горюй: загнёшься сам,
А дела останутся.

У нас с тобой серебряная свадьба,
А мы о ней — ни слова никому.
Эх, нам застолье шумное созвать бы!
Да только, видно, это ни к чему.

Не брызнет утро никакою новью,
Все как всегда: заснеженная тишь…
То я тебе звоню из Подмосковья,
То ты мне деловито позвонишь.

Поверь, я не сержусь и не ревную.
Мне часто где-то даже жаль тебя.
Ну что за смысл прожить весь век воюя,
Всерьез ни разу так и не любя?!

Мне жаль тебя за то, что в дальней дали,
Когда любви проклюнулся росток,
Глаза твои от счастья засияли
Не навсегда, а на короткий срок.

Ты знаешь, я не то чтобы жалею,
Но как-то горько думаю о том,
Что ты могла б и вправду быть моею,
Шагнувши вся в судьбу мою и дом.

Я понимаю, юность — это юность,
Но если б той разбуженной крови
Иметь пускай не нажитую мудрость.
А мудрость озарения любви!

Ту, что сказала б словом или взглядом;
— Ну вот зажглась и для тебя звезда,
Поверь в нее, будь вечно с нею рядом
И никого не слушай никогда!

На свете есть завистливые совы,
Что, не умея радости создать,
Чужое счастье расклевать готовы
И все как есть по ветру раскидать.

И не найдя достаточного духа,
Чтоб лесть и подлость вымести, как сор,
Ты к лицемерью наклоняла ухо.
Вступая с ним зачем-то в разговор.

И лезли, лезли в душу голоса,
Что если сердце лишь ко мне протянется,
То мало сердцу радости достанется
И захиреет женская краса…

Лишь об одном те совы умолчали,
Что сами жили верою иной
И что буквально за твоей спиной
Свои сердца мне втайне предлагали.

И, следуя сочувственным тревогам
(О, как же цепки эти всходы зла!),
Ты в доме и была и не была,
Оставя сердце где-то за порогом.

И сердце то, как глупая коза,
Бродило среди ложных представлений,
Смотрело людям в души и глаза
И все ждало каких-то потрясений.

А людям что! Они домой спешили.
И все улыбки и пожатья рук
Приятелей, знакомых и подруг
Ни счастья, ни тепла не приносили.

Быть может, мне в такую вот грозу
Вдруг взять и стать «хозяином-мужчиной» —
Да и загнать ту глупую «козу»
Обратно в дом суровой хворостиной!

Возможно б, тут я в чем-то преуспел,
И часто это нравится, похоже,
Но только я насилий не терпел
Да и сейчас не принимаю тоже.
И вот над нашей сломанной любовью
Стоим мы и не знаем: что сказать?
А совы все давно в своих гнездовьях
Живут, жиреют, берегут здоровье,
А нам с тобой — осколки собирать…

Сегодня поздно ворошить былое,
Не знаю, так или не так я жил,
Не мне судить о том, чего я стою,
Но я тебя действительно любил.

И если все же оглянуться в прошлое,
То будь ты сердцем намертво со мной —
Я столько б в жизни дал тебе хорошего,
Что на сто лет хватило бы с лихвой.

И в этот вечер говорит с тобою
Не злость моя, а тихая печаль.
Мне просто очень жаль тебя душою,
Жаль и себя, и молодости жаль…

Но если мы перед коварством новым
Сберечь хоть что-то доброе хотим,
То уж давай ни филинам, ни совам
Доклевывать нам души не дадим.

А впрочем, нет, на трепет этих строк
Теперь, увы, ничто не отзовется.
Кто в юности любовью пренебрег,
Тот в зрелости уже не встрепенется.

И знаю я, да и, конечно, ты,
Что праздник к нам уже не возвратится,
Как на песке не вырастут цветы
И сон счастливый в стужу не приснится.

Ну вот и все. За окнами, как свечи,
Застыли сосны в снежной тишине…
Ты знаешь, если можно, в этот вечер
Не вспоминай недобро обо мне.

Когда ж в пути за смутною чертой
Вдруг станет жизнь почти что нереальной
И ты услышишь колокольчик дальний,
Что всех зовет когда-то за собой,

Тогда, вдохнув прохладу звездной пыли,
Скажи, устало подытожа век:
— Все было: беды и ошибки были,
Но счастье раз мне в жизни подарили,
И это был хороший человек!

Пускай ничей их не видит взгляд,
Но, как на вершине горной,
На крыше моей день и ночь стоят
Два аиста: белый и черный.

Когда загорюсь я, когда кругом
Смеется иль жарит громом,
Белый аист, взмахнув крылом,
Как парус, косым накренясь углом,
Чертит круги над домом.

И все тут до перышка — это я:
Победы и пораженья,
Стихи мои — боль и любовь моя,
Радости и волненья.

Когда же в тоске, как гренландский лед,
Сердце скует и душит,
Черный аист слегка вздохнет,
Черный аист крылом качнет
И долго над домом кружит.

Ну что ж, это тоже, пожалуй, я:
Обманутых чувств миражи,
Чьи-то измены, беда моя,
Полночь, чернее сажи…

А разлетится беда, как пыль,
Схлынет тоски удушье,
И тут подкрадется полнейший штиль —
Серое равнодушье.

Тогда наверху, затуманя взгляд
И крылья сложив покорно,
Понуро нахохлятся, будто спят,
Два аиста-белый и черный.

Но если хозяин — всегда боец,
Он снова пойдет на кручи,
И вновь, как грядущих побед гонец,
Белый рванется к тучам.

Вот так, то один, то другой взлетит.
А дело уже скоро к ночи…
Хозяин не очень себя щадит.
И сердце — чем жарче оно стучит,
Тем время его короче.

И будет когда-то число одно,
Когда, невидимый глазу,
Черный вдруг глянет темным-темно,
Медленно спустится на окно
И клюнет в стекло три раза.

Перо покатится на паркет,
Лампа мигнет тревогой,
И все. И хозяина больше нет!
Ушел он за черною птицей вслед
Последней своей дорогой.

Ушел в неразгаданные края,
Чтоб больше не возвращаться…
И все-таки верю: второе я —
Песни мои и любовь моя
Людям еще сгодятся.

И долго еще, отрицая смерть,
Книжек моих страницы,
Чтоб верить, чтоб в жизни светло гореть,
Будут вам дружески шелестеть
Крыльями белой птицы…

Амур сидел под небом на скале,
Подставив солнцу голову и плечи
И глядя вниз, туда, где на земле
Жило бездарно премя человечье.

Порой, устав от дремы и от скуки
И вспомнив про насущные дела,
Он брал свой лук в божественные руки,
И вниз летела острая стрела.

Где дорог человеку человек,
Там от Амура никуда не деться.
И двух влюбленных поражая в сердце,
Стрела любовь дарила им навек.

Но если уж признаться до конца,
То был Амур трудолюбив не очень
И, долг свой исполняя между прочим,
Не слишком часто поражал сердца.

А раз Амура лень не покидала,
То многого на свете и не жди.
Вот почему любви везде так мало,
А мелких связей — просто пруд пруди!

Но нас судьба забыть не пожелала,
Не быть же вечно нам сердцами врозь,
И сердце мне, как снегиря, насквозь
Стрела, сверкнув, однажды пронизала.

И вот стрела уже к тебе летит,
Туда, где и твое стучит и бьется.
Сейчас она насквозь его пронзит,
И счастье нам навеки улыбнется.

Взлетай же к небу, негасимый пламень!
Сейчас раздастся музыка! И вдруг…
Какой-то странный, непонятный звук,
Как будто сталь ударила о камень.

О, господи, да что ж это такое?!
Неужто цели не нашла стрела?
Увы. Найти — конечно же нашла,
Но сердце оказалось ледяное…

О, сколько дел подвластно человеку:
Взлететь на неземную высоту,
Проникнуть в атом, слить с рекою реку
И сотворить любую красоту.

И все-таки все это не венец,
Пусть он и больше даже сделать сможет,
Но вот от стужи ледяных сердец
Ему сам черт, пожалуй, не поможет!

Бесспорно: жизнь людская быстротечна.
Но путь в бессмертье есть, мой дорогой,
В святые лезть не следует, конечно,
Но так живи, чтоб, может быть, навечно
Остаться в светлой памяти людской.

Лидии Ивановне Асадовой

Бесшумной черною птицей
Кружится ночь за окном.
Что же тебе не спится?
О чем ты молчишь? О чем?

Сонная тишь в палате,
В кране вода уснула.
Пестренький твой халатик
Дремлет на спинке стула.

Руки, такие знакомые,
Такие, что хоть кричи! —
Нынче, почти невесомые,
Гладят меня в ночи.

Касаюсь тебя, чуть дыша.
О господи, как похудела!
Уже не осталось тела,
Осталась одна душа.

А ты еще улыбаешься
И в страхе, чтоб я не грустил,
Меня же ободрить стараешься,
Шепчешь, что поправляешься
И чувствуешь массу сил.

А я-то ведь знаю, знаю,
Сколько тут ни хитри,
Что боль, эта гидра злая,
Грызет тебя изнутри.

Гоню твою боль, заклинаю
И каждый твой вздох ловлю.
Мама моя святая,
Прекрасная, золотая,
Я жутко тебя люблю!

Дай потеплей укрою
Крошечную мою,
Поглажу тебя, успокою
И песню тебе спою.

Вот так же, как чуть устало,
При южной огромной луне
В детстве моем, бывало,
Ты пела когда-то мне…

Пусть трижды болезнь упряма,
Мы выдержим этот бой.
Спи, моя добрая мама,
Я здесь, я всегда с тобой.

Как в мае все распускается
И зреет завязь в цветах,
Так жизнь твоя продолжается
В прекрасных твоих делах.

И будут смеяться дети,
И будет гореть звезда,
И будешь ты жить на свете
И радостно, и всегда!

— На кого же рассчитано ваше творчество:
На народ? На эстетов? На тех, на сех?
— Ах вы, ваше критическое высочество!
Разве душу возможно делить на общества?
Я живу для людей и пишу для всех!

Бьюсь, чтоб каждой строкой поддержать друзей,
А мерзавцев стремлюсь обратить в людей.
Пусть дорога трудна и сложна задача,
Только стоит ли жить на земле иначе?!

Слова… Не спешим ли мы с ними где-то?
Как просто «Люблю!», например, сказать.
Всего лишь секунда нужна на это,
Ho целая жизнь, чтоб его оправдать.

Под горкой в тенистой сырой лощине,
От сонной речушки наискосок,
Словно бы с шишкинской взят картины,
Бормочет листвой небольшой лесок.

Звенит бочажок под завесой мглистой,
И, в струи его с высоты глядясь,
Клены стоят, по-мужски плечисты,
Победно красою своей гордясь!

А жизнь им и вправду, видать, неплоха:
Подружек веселых полна лощина…
Лапу направо протянешь — ольха,
Налево протянешь ладонь — осина.

Любую только возьми за плечо.
И ни обид, ни вопросов спорных.
Нежно зашепчет, кивнет горячо
И тихо прильнет головой покорной.

А наверху, над речным обрывом,
Нацелясь в солнечный небосвод,
Береза-словно летит вперед,
Молодо, радостно и красиво…

Пусть больше тут сухости и жары,
Пусть щеки январская стужа лижет,
Но здесь полыхают рассветов костры,
Тут дали видней и слышней миры,
Здесь мысли крылатей и счастье ближе.

С достойным, кто станет навечно рядом,
Разделит и жизнь она и мечту.
А вниз не сманить ее хитрым взглядом,
К ней только наверх подыматься надо,
Туда, на светлую высоту!

«От счастья — счастья не ищут».
Та мудрость за нами рыщет.
А мы о ней вспоминаем,
Когда уже всё теряем.

Друг без друга у нас получается все
В нашем жизненном трудном споре.
Все свое у тебя, у меня все свое,
И улыбки свои, и горе.
Мы премудры: мы выход в конфликтах нашли
И, вчерашнего дня не жалея,
Вдруг решили и новой дорогой пошли,
Ты своею пошла, я — своею.
Все привольно теперь: и дела, и житье,
И хорошие люди встречаются.
Друг без друга у нас получается все.
Только счастья не получается…