Читать стихи Якова Петровича Полонского о смерти
Базары спят… Едва взошла
Передрассветная денница. —
И что за шум на той горе!
Тифлисских нищих на заре
Куда плетётся вереница?
Как будто на церковный звон
Слепца ведёт его вожатый,
Как будто свадьбы ждать богатой
Или богатых похорон
К монастырю бредут босые
В косматых шапках старики,
Сложить на камни гробовые
Свои порожние мешки.
Не за копеечной добычей —
Чтоб завести иной обычай,
К монастырю, на этот раз,
Ватага нищих собралась.
Иная мучит их забота:
Забыв про медные гроши,
Они шумят: «Вай, вай! кого-то
Мы изберём в уста-баши!..»
Восстав от сна, Тифлис хохочет
Над их оборванной толпой;
Прослыть в народе головой
У нищих каждый нищий хочет, —
Бранятся, спорят и шумят…
Один Гито? в дырявой шапке,
Прикрыв от ветра и дождей
Узлами обветшалой тряпки
Загар нагих своих плечей,
Стоит, свой посох упирая
В заржавый мох могильных плит,
И, грустно говору внимая,
Молчанье мёртвое хранит.
«Гито?, Гито?! скажи хоть слово…
И будь над нами уста-баш!..» —
«Нет, братья! — молвил он сурово: —
Спасибо вам за выбор ваш.
Пусть выбор наш решает счастье:
Я укажу вам дом один,
Где вечно мрачный, как ненастье,
Живёт богатый армянин,
Как мы, такой же бессемейный,
Похоронив недавно дочь,
Живёт он жизнию келейной,
Считая деньги день и ночь.
Кто, братья, к празднику Христову,
Во имя Божеских наград,
Хоть пол-абаза на обнову
Своих изорванных заплат
У скряги выплачет, — недаром,
Как самый счастливый из нас,
Он будет править всем амкаром,
И я послушаюся вас!»
И все в ответ сказали разом:
«Быть по совету твоему!
Навёл ты нас на путь, на разум!»
И каждый взял свою суму…
Совет Гито? пропал не даром:
Богатый армянин живёт
И до сего дня за базаром,
Гоняя нищих от ворот —
Гито? улёгся на кладбище…
И вот, прошло уж много лет
С тех пор… Вай, вай! у братьи нищей
Уста-баши всё нет как нет!..
[...]
(Фантазия)
_Посв. М. Ф. Штакеншнейдер
Там, под лаврами, на юге —
Странник бедный — только ночь
Мог я взять себе в подруги,
Юга царственную дочь.
И ко мне она сходила
В светлом пурпуре зари,
На пути, в пространствах неба,
Зажигая алтари.
Боже! как она умела
Раны сердца врачевать,
Как она над морем пела!
Как умела вдохновлять!
Но, увы! судьбой на север
Приневоленный идти,
Я сказал подруге-ночи:
«Ненаглядная, прости!»
А она со мной расстаться
Не хотела, не могла —
По горам, от слез мигая,
Вслед за мной она текла.
То сходила на долину
С томно блещущим челом
И задумчиво стояла
Над моим степным костром;
То со мною ночевала
Над рекою, у скирдов,
Вея тонким ароматом
Рано скошенных лугов.
Но чем дальше я на север
Шел чрез степи и леса,
Незаметно холодела
Ночи южная краса…
То, в туманы облачаясь,
Месяц прятала в кольцо;
То с одежд холодный иней
Отрясала мне в лицо.
Чем я дальше шел на север,
Тем гналась она быстрей,
Раньше день перегоняла,
Уходила все поздней.
И молила и стонала…
И, дрожа, я молвил ей:
«Ты на севере не можешь
Быть подругою моей».
И, сверкнув, у синей ночи
Помутилися глаза,
И застыла на ресницах
Накипевшая слеза.
И пошла она,- и белым
Замахала рукавом,
И завыла, поднимая
Вихри снежные столбом.
Сквозь метель на север хладный
Я кой-как добрел домой…
Вижу — ночь лежит в долине
Под серебряной парчой…
И беззвучно мне лепечет:
«Погляди, как я мертва!
Сердце глухо, очи тусклы,
Холодеет голова.
Но гляди — все те же звезды
Над моею головой…
Красотой моею мертвой
Полюбуйся, милый мой.
И поверь, что, если снова
Ты воротишься на юг,
В прежнем блеске я восстану,
Чтоб принять тебя, мой друг!
С прежней негой над тобою
Я склоню главу мою
И тебе, сквозь сон, над ухом
Песню райскую спою»…
1858
[...]
Пел смычок — в садах горели
Огоньки — сновал народ —
Только ветер спал, да темен
Был ночной небесный свод;
Темен был и пруд зеленый
И густые камыши,
Где томился бедный лебедь,
Притаясь в ночной тиши.
Умирая, не видал он —
Прирученный нелюдим,-
Как над ним взвилась ракета
И рассыпалась над ним;
Не слыхал, как струйка билась,
Как журчал прибрежный ключ,-
Он глаза смыкал и грезил
О полете выше туч:
Как простор небес высоко
Унесет его полет
И какую там он песню
Вдохновенную споет!
Как на все, на все святое,
Что таил он от людей,
Там откликнутся родные
Стаи белых лебедей.
И уж грезит он: минута,-
Вздох — и крылья зашумят,
И его свободной песни
Звуки утро возвестят.-
Но крыло не шевелилось,
Песня путалась в уме:
Без полета и без пенья
Умирал он в полутьме.
Сквозь камыш, шурша по листьям,
Пробирался ветерок…
А кругом в садах горели
Огоньки и пел смычок.
12 мая 1888
[...]
Державин
Ты не спишь, блестящая столица.
Как сквозь сон, я слышу за стеной
Звяканье подков и экипажей,
Грохот по неровной мостовой…
Как больной, я раскрываю очи.
Ночь, как море темное, кругом.
И один, на дне осенней ночи,
Я лежу, как червь на дне морском.
Где-нибудь, быть может, в эту полночь
Праздничные звуки льются с хор.
Слезы льются — сладострастье стонет —
Крадется с ножом голодный вор…
Но для тех, кто пляшет или плачет,
И для тех, кто крадется с ножом,
В эту ночь неслышный и незримый
Разве я не червь на дне морском?!
Если нет хоть злых духов у ночи,
Кто свидетель тайных дум моих?
Эта ночь не прячет ли их раньше,
Чем моя могила спрячет их!
С этой жаждой, что воды не просит,
И которой не залить вином,
Для себя — я дух, стремлений полный,
Для других — я червь на дне морском.
Духа титанические стоны
Слышит ли во мраке кто-нибудь?
Знает ли хоть кто-нибудь на свете,
Отчего так трудно дышит грудь!
Между мной и целою вселенной
Ночь, как море темное, кругом.
И уж если бог меня не слышит —
В эту ночь я — червь на дне морском!
1874
[...]
Дом стоит близ Мойки — вензеля в коронках
Скрасили балкон.
В доме роскошь — мрамор — хоры на колонках —
Расписной плафон.
Шумно было в доме: гости приезжали —
Вечера — балы;
Вдруг все стало тихо — даже перестали
Натирать полы.
Няня в кухне плачет, повар снял передник,
Перевязь — швейцар:
Заболел внезапно маленький наследник —
Судороги, жар…
Вот перед киотом огонек лампадки…
И хозяйка-мать
Приложила ухо к пологу кроватки —
Стонов не слыхать.
«Боже мой! ужели?!.. Кажется, что дышит...»
Но на этот раз
Мнимое дыханье только сердце слышит —
Сын ее погас.
«Боже милосердый! Я ли не молилась
За родную кровь!
Я ли не любила! Чем же отплатилась
Мне моя любовь!
Боже! страшный боже! Где ж твои щедроты,
Коли отнял ты
У отца — надежду, у моей заботы —
Лучшие мечты!»
И от взрыва горя в ней иссякли слезы,-
Жалобы напев
Перешел в упреки, в дикие угрозы,
В богохульный гнев.
Вдруг остановилась, дрогнула от страха,
Крестится, глядит:
Видит — промелькнула белая рубаха,
Что-то шелестит.
И мужик косматый, точно из берлоги
Вылез на простор,
Сел на табурете и босые ноги
Свесил на ковер.
И вздохнул, и молвил: «Ты уж за ребенка
Лучше помолись;
Это я, голубка, глупый мужичонко,-
На меня гневись...»
В ужасе хозяйка — жмурится, читает
«Да воскреснет бог!»
«Няня, няня! Люди!- Кто ты?- вопрошает.-
Как войти ты мог?»
«А сквозь щель, голубка! Ведь твое жилище
На Моих костях,
Новый дом твой давит старое кладбище —
Наш отпетый прах.
Вызваны мы были при Петре Великом…
Как пришел указ —
Взвыли наши бабы, и ребята криком
Проводили нас —
И, крестясь, мы вышли. С родиной проститься
Жалко было тож —
Подрастали детки, да и колоситься
Начинала рожь…
За спиной-то пилы, топоры несли мы:
Шел не я один,-
К Петрову, голубка, под Москву пришли мы,
А сюда в Ильин.
Истоптал я лапти, началась работа,
Почали спешить:
Лес валить дремучий, засыпать болота,
Сваи колотить,-
Годик был тяжелый. За Невою, в лето
Вырос городок!
Прихватила осень,- я шубейку где-то
Заложил в шинок.
К зиме-то пригнали новых на подмогу;
А я слег в шалаш;
К утру, под рогожей, отморозил ногу,
Умер и — шабаш!
Вот на этом самом месте и зарыли,-
Барыня, поверь,
В те поры тут ночью только волки выли —
То ли, что теперь!
Ге! теперь не то что...- миллион народу…
Стены выше гор…
Из подвальной Ямы выкачали воду —
Дали мне простор…
Ты меня не бойся,- что я?- мужичонко!
Грязен, беден, сгнил,
Только вздох мой тяжкий твоего ребенка
Словно придушил...»
Он исчез — хозяйку около кроватки
На полу нашли;
Появленье духа к нервной лихорадке,
К бреду отнесли.
Но с тех пор хозяйка в северной столице
Что-то не живет;
Вечно то в деревне, то на юге, в Ницце…
Дом свой продает,-
И пустой стоит он, только дождь стучится
В запертой подъезд,
Да в окошках темных по ночам слезится
Отраженье звезд.
1868
[...]
Сто лет пройдёт, сто лет; забытая могила,
Вчера зарытая, травою порастёт,
И плуг пройдёт по ней, и прах, давно остылый.
Могущественный дуб корнями обовьёт —
Он гордо зашумит вершиною густою;
Под тень его любовники придут
И сядут отдыхать вечернею порою,
Посмотрят вдаль, поникнув головою,
И тёмных листьев шум, задумавшись, поймут.
Я помню, как детьми, с румяными щеками,
По снегу хрупкому мы бегали с тобой —
Нас добрая зима косматыми руками
Ласкала и к огню сгоняла нас клюкой;
А поздним вечером твои сияли глазки
И на тебя глядел из печки огонёк,
А няня старая нам сказывала сказки
О том, как жил да был на свете дурачок.
Но та зима от нас ушла с улыбкой мая,
И летний жар простыл — и вот, заслыша вой
Осенней бури, к нам идёт зима иная,
Зима бездушная — и уж грозит клюкой.
А няня старая уж ножки протянула —
И спит себе в гробу, и даже не глядит,
Как ты, усталая, к моей груди прильнула,
Как будто слушаешь, что сердце говорит.
А сердце в эту ночь, как няня, к детской ласке
Неравнодушное, раздуло огонёк
И на ушко тебе рассказывает сказки,
О том, как жил да был на свете дурачок.
[...]
Я ль первый отойду из мира в вечность — ты ли,
Предупредив меня, уйдешь за грань могил,
Поведать небесам страстей земные были,
Невероятные в стране бесплотных сил!
Мы оба поразим своим рассказом небо
Об этой злой земле, где брат мой просит хлеба,
Где золото к вражде — к безумию ведет,
Где ложь всем явная наивно лицемерит,
Где робкое добро себе пощады ждет,
А правда так страшна, что сердце ей не верит,
Где — ненавидя — я боролся и страдал,
Где ты — любя — томилась и страдала;
Но —
Ты скажи, что я не проклинал;
А я скажу, что ты благословляла!..
1860
Вольный перевод из Гете
(Посв. А. Н. Майкову)
Волна бежит, шумит, колышет
Едва заметный поплавок.
Рыбак поник и жадно дышит
Прохладой, глядя на поток.
В нем сердце сладко замирает —
Он видит: женщина из вод,
Их рассекая, выплывает
Вся на поверхность и поет —
Поет с тоскою беспокойной:
«Зачем народ ты вольный мой
Манишь из волн на берег знойный
Приманкой хитрости людской?
Ах, если б знал ты, как привольно
Быть рыбкой в холоде речном!
Ты б не остался добровольно
С холма следить за поплавком.
Светила любят, над морями
Склонясь, уйти в пучину вод;
Их, надышавшихся волнами,
Не лучезарней ли восход?
Не ярче ли лазурь трепещет
На персях шепчущей волны?
Ты сам — гляди, как лик твой блещет
В прохладе ясной глубины!»
Волна бежит, шумит, сверкает,
Рыбак поник над глубиной;
Невольный жар овладевает
В нем замирающей душой.
Она поет — рыбак несмело
Скользит к воде; его нога
Ушла в поток… Волна вскипела,
И опустели берега.
[...]
Все эти годы серые,
День изо дня,
Влачил почти без веры я
В сны бытия.
Не так и жить хотелось мне,
Как мне жилось,
И уж давно не пелось мне
Без прежних грез.
И все, чем сердце грелося,
Чтя красоту,
В мишурный блеск оделося
И в суету.
И суета наскучила,
И отошло
Все, что когда-то мучило,-
И обожгло…
Один лишь крик подавленный
Оставил след,
Недугами отравленный
На склоне лет.
Лишь смерть, свой вечный лик тая,
Пока я жил,
Подслушает все то, что я
В груди таил.
Разбудит — безответного —
На ужас снов.
И со всего заветного
Сорвет покров…
1895
1-й голос.
Не молись и не проси у Бога
Ни любви, ни разума, ни силы;
У Творца таких даров не много:
Дар для всех один — покой могилы…
Гасит смерть природы блеск волшебный,
Небеса утрачивают славу;
И забудешь ты родник целебный
Той любви, — где ты нашел отраву.
О, бедняк! Больное нежа чувство
Мерных строф пленительной игрою,
Сколько раз мечтал ты, что искусство
Светит миру новою зарею…
Где ж она — заря твоя? Далеко.
Та же ночь лежит над темным людом:
Светоч твой мелькает одиноко, —
На ветру горит каким-то чудом.
Тщетно ждал ты мысли от народа, —
Твой народ, поверь, тебя не слышит:
Без него спеша на клич «свобода!»
Ты устал и — грудь твоя чуть дышит.
Погляди, твоей минутной славы
Бледный луч, мелькнув, исчез за тучей…
Покорись! — кричит рассудок здравый,
Не к лицу тебе твой терн колючий;
Явное страданье унижает, —
Умным людям кажется пороком,
Только дух вражды и понимает
Злую месть души, забитой роком.
2-й голос.
Не враждуй, не злись напрасно!
Гнев постичь мне не дано…
Все, что создано — мне ясно,
Темно все, что рождено…
В эти речи отрицанья
Не вникал я, и — не вник!..
Вздохи, стоны, крик страданья
Для меня чужой язык… —
Безмятежным счастьем вею
Я в мятежные сердца,
Откликаться не умею
На призывы гордеца, —
Лишь в минуты просветленья,
В бездне мрака и сомненья,
Вижу душу я твою, —
Душу в образе телесном,
И ее, духам небесным
Непонятную, люблю.
[...]
_Посв. пам. Ел. П… й
Когда, держась за ручку гроба,
Мой друг! в могилу я тебя сопровождал —
Я думал: умерли мы оба —
И как безумный — не рыдал.
И представлялось мне два гроба:
Один был твой — он был уютно-мал,
И я его с тупым, бессмысленным вниманьем
В сырую землю опускал;
Другой был мой — он был просторен,
Лазурью, зеленью вокруг меня пестрел,
И солнца диск, к нему прилаженный, как бляха
Роскошно золоченая, горел.
Когда твой гроб исчез, забросанный землею,
Увы! мой — все еще насмешливо сиял,
И озирался я, покинутый тобою,
Душа души моей!- и смутно сознавал,
Как не легко в моем громадно-пышном гробе
Забыться — умереть настолько, чтоб забыть
Любви утраченное счастье,
Свое ничтожество и — жажду вечно жить.
И порывался я очнуться — встрепенуться —
Подняться — вечную мою гробницу изломать —
Как саван сбросить это небо,
На солнце наступить и звезды разметать —
И ринуться по этому кладбищу,
Покрытому обломками светил,
Туда, где ты — где нет воспоминаний,
Прикованных к ничтожеству могил.
1860
[...]
Я еду городом — почти
Все окна настежь — у соседки
В окошке расцвели цветы,
И канарейка свищет в клетке.
Я еду мимо — сквозь листы
Китайских розанов мелькает
Рукав кисейный, и сверкает
Серёжка; а глаза горят,
И, любопытные, глядят
На проходящих.
Вот нараспашку полупьяный
Бурлак по улице идёт;
За ним измученный разносчик
Корзину тащит; вон везёт,
Стуча колёсами, извозчик
Купца с купчихой! — Боже мой,
Как всё пестро!
Но что за вой?
Какого бедняка в могилу
Несут на четырёх плечах?
О ком, ступая через силу
С младенцем спящим на руках,
Рыдает женщина — не знаю,
И шляпу перед ним снимаю
И мимо еду; — вот стоит
И косо на меня глядит
Толпа старушек богомольных,
А мальчики бумажный змей
Пускают выше колокольных
Крестов на привязи своей;
Взвился — трещит — мой конь пугливый
Прибавил рыси торопливой;
Скачу — навстречу инвалид —
Старик бездомный и бродяга
Безногий — тяжело стучит
По тротуару костылями —
Он оглянулся на коня,
Он с ног до головы меня
Окинул мутными глазами
И, на костыль дубовый свой
Повиснув раненой рукой,
Стал думу думать.
Вот застава.
Мелькает часовой с ружьём —
И зеленеет степь направо,
Налево, прямо и кругом…
Скачу.
Над головою облака
Плывут, сплываются — слегка
Их тронул пурпур золотистой
Авроры вечной; а вдали
На севере, из-под земли,
Встают и тянутся волнистой
Грядой вершины синих гор
И серебрятся. Жадный взор
Границ не ведает, и слышит
Мой чуткий слух, как воздух дышит,
Как опускается роса
И двигается полоса
Вечерней тени, —
Где я? куда меня проворно
Примчал мой конь, как добрый дух
Покорный талисману — ух!
Как сердцу моему просторно!..
Поднял корабль паруса;
В море спешит он, родной покидая залив,
Буря его догнала и швырнула на каменный риф.
Бьется он грудью об грудь
Скал, опрокинутых вечным прибоем морским,
И белогрудая чайка летает и стонет над ним.
С бурей обломки его
В даль унеслись; — чайка села на волны — и вот
Тихо волна, покачав ее, новой волне отдает.
Вон — отделились опять
Крылья от скачущей пены — и ветра быстрей
Мчится она, упадая в объятья вечерних теней.
Счастье мое, ты — корабль:
Море житейское бьет в тебя бурной волной;-
Если погибнешь ты, буду как чайка стонать над тобой;
Буря обломки твои
Пусть унесет! но — пока будет пена блестеть,
Дам я волнам покачать себя, прежде чем в ночь улететь.
1860
[...]
Если б смерть была мне мать родная,
Как больное, жалкое дитя,
На ее груди заснул бы я
И, о злобах дня позабывая,
О самом себе забыл бы я.
Но она — не мать, она — чужая,
Грубо мстит тому, кто смеет жить,
Мыслить и мучительно любить,
И, покровы с вечности срывая,
Не дает нам прошлое забыть.