Видим мы в арабских сказках, Что в обличий зверином Ходят часто чародеем Заколдованные принцы.
Но бывают дни — и принцы Принимают прежний образ: Принц волочится и дамам Серенады распевает.
Всё до часа рокового: А настанет он — мгновенно Светлый принц четвероногим Снова делается зверем.
Днесь воспеть такого принца Я намерен. Он зовется Израилем и в собаку Злою ведьмой обращен.
Всю неделю по-собачьи Он и чувствует и мыслит, Грязный шляется и смрадный, На позор и смех мальчишкам.
Но лишь пятница минует, Принц становится, как прежде, Человеком и выходит Из своей собачьей шкуры.
Мыслит, чувствует, как люди; Гордо, с поднятой главою И разряженный, вступает Он в отцовские чертоги.
«Прародительские сени! — Их приветствует он нежно, — Дом Иаковлев! Целую Прах порога твоего!»
По чертогам пробегают Легкий шепот и движенье; Дышит явственно в тиши Сам невидимый хозяин.
Лишь великий сенешаль (Vulgo1 служка в синагоге) Лазит вверх и вниз поспешно, В храме лампы зажигая.
Лампы — светочи надежды! Как горят они и блещут! Ярко светят также свечи На помосте альмемора.
И уже перед ковчегом, Занавешенным покровом С драгоценными камнями И в себе хранящим Тору,
Занимает место кантор, Пренарядный человечек; Черный плащик свой на плечи Он кокетливо накинул,
Белой ручкой щеголяя, Потрепал себя по шее, Перст к виску прижал, большим же Пальцем горло расправляет.
Трели он пускает тихо; Но потом, как вдохновенный, Возглашает громогласно: «Лехо дауди ликрас калле!
О, гляди, жених желанный, Ждет тебя твоя невеста — Та, которая откроет Для тебя стыдливый лик!»
Этот чудный стих венчальный Сочинен был знаменитым Миннезингером великим, Дон Иегудой бен Галеви.
В этом гимне он воспел Обрученье Израиля С царственной принцессой Шабаш, По прозванью Молчаливой.
Перл и цвет красот вселенной Эта чудная принцесса! Что тут Савская царица, Соломонова подруга,
Эфиопская педантка, Что умом блистать старалась И загадками своими, Наконец, уж надоела!
Нет! Принцесса Шабаш — это Сам покой и ненавидит Суемудреные битвы И ученые дебаты;
Ненавидит этот дикий Пафос страстных декламаций, Искры сыплющий и бурно Потрясающий власами.
Под чепец свой скромно прячет Косы тихая принцесса, Смотрит кротко, как газель, Станом стройная, как аддас.
И возлюбленному принцу Дозволяет все, но только — Не курить. «Курить в субботу Запрещает нам закон.
Но зато, мой милый, нынче Ты продушишься взамен Чудным кушаньем: ты будешь Нынче шалет, друг мой, кушать».
«Шалет — божеская искра, Сын Элизия!» — запел бы Шиллер в песне вдохновенной, Если б шалета вкусил.
Он — божественное блюдо; Сам всевышний Моисея Научил его готовить На горе Синайской, где
Он открыл ему попутно, Под громовые раскаты, Веры истинной ученье — Десять заповедей вечных.
Шалет — истинного бога Чистая амброзия, И в сравненье в этой снедью Представляется вонючей
Та амброзия, которой Услаждалися лжебоги Древних греков — те, что были Маскированные черти.
Вот наш принц вкушает шалет; Взор блаженством засветился. Он жилетку расстегнул И лепечет, улыбаясь:
«То не шум ли Иордана, Не журчанье ль струй студеных Под навесом пальм Бет-Эля, Где верблюды отдыхают?
Не овец ли тонкорунных Колокольчики лепечут? Не с вершин ли Гилеата На ночь сходят в дол барашки?»
Но уж день склонился. Тени Удлиняются. Подходит Исполинскими шагами Срок ужасный. Принц вздыхает.
Точно хладными перстами Ведьмы за сердце берут. Предстоит метаморфоза — Превращение в собаку.
Принцу милому подносит Нарду тихая принцесса; Раз еще вдохнуть спешит он Этот запах благовонный;
И с питьем прощальным кубок Вслед за тем она подносит; Пьет он жадно, — две-три капли Остаются лишь на дне.
И кропит он ими стол; К брызгам свечку восковую Приближает, — и с шипеньем Гаснет грустная свеча.