Сколько вы меня терпели!.. Я ж не зря поэтом прозван, как мальчишка Гекльберри, никогда не ставший взрослым.
Дар, что был неждан, непрошен, у меня в крови сиял он. Как родился, так и прожил — дураком-провинциалом.
Не командовать, не драться, не учить, помилуй Боже,- водку дул заради братства, книгам радовался больше.
Детство в людях не хранится, обстоятельства сильней нас,- кто подался в заграницы, кто в работу, кто в семейность.
Я ж гонялся не за этим, я и жил, как будто не был, одержим и незаметен, между родиной и небом.
Убежденный, что в отчизне все напасти от нее же, я, наверно, в этой жизни лишь на смерть души не? жил.
Кем-то проклят, всеми руган, скрючен, согнут и потаскан, доживаю с кротким другом в одиночестве бунтарском.
Сотня строчек обветшалых — разве дело, разве радость? Бог назначил, я вещал их,- дальше сами разбирайтесь.
Не о том, что за стеною, я писал, от горя горбясь, и горел передо мною обреченный Лилин образ…
Вас, избравших мерой сумрак, вас, обретших душу в деле, я люблю вас, неразумных, но не так, как вы хотели.
В чинном шелесте читален или так, для разговорца, глухо имя Чичибабин, нет такого стихотворца.
Поменяться сердцем не с кем, приотверзлась преисподня,- все вы с Блоком, с Достоевским,- я уйду от вас сегодня.
А когда настанет завтра, прозвенит ли мое слово в светлом царстве Александра Пушкина и Льва Толстого?