Две недели я прожил у верблюдопаса. Ел консервы, пока нам хватило запаса,
А потом перешел на болтушку мучную, Но питаться, увы, приходилось вручную.
Нищета приводила меня в содроганье: Ни куска полотна, только шкуры бараньи,
Ни стола, ни тарелки, ни нитки сученой, Только черный чугунный казан закопченный.
Мой хозяин был старец, сухой и беззубый. Мне внимая, сердечком он складывал губы
И выщипывал редкой бородки седины. Пальцы были грязны, но изящны и длинны.
Он сказал мне с досадой, но с виду бесстрастно: — Свысока на меня ты глядишь, а напрасно.
Я родился двенадцатым сыном зайсанга, Я в Тибете бывал, доходил и до Ганга,
Если хочешь ты знать, то по тетке-меркитке Из чингизовой мы происходим кибитки! —
Падежей избегая, чуждаясь глаголов, Кое-как я спросил у потомка монголов:
— Отчего ж темнота, нищета и упадок? — Он сказал: — То одна из нетрудных загадок.
Я отвечу тебе, как велит наш обычай, Потускневшей в степи стародавнею притчей.
Был однажды великий Чингиз на ловитве, Взял с собой он не только прославленных в битве,
Были те, кто и в книжной премудрости быстры, По теперешним званьям большие министры.
Соизволил спросить побеждавший мечом: — Наслаждение жизни, по-вашему, в чем?
Поклонился властителю Бен Джугутдин, Из кавказских евреев был тот господин.
Свежий, стройный, курчавый, в камзоле атласном, Он промолвил своим языком сладкогласным:
— Наслаждение жизни — в познании жизни, А познание жизни — в желании жизни.
— Хорошо ты поешь, — отвечал Темучин, — Только пенье твое не для слуха мужчин.
Ты что скажешь, — спросил побеждавший мечом, — Наслаждение жизни, по-твоему, в чем?
Тут китаец оправил холеную косу И ответил, как будто он рад был вопросу:
— Наслаждение жизни — в стремлении к смерти, А стремление к смерти — презрение к смерти.
— Говоришь ты пустое! — воскликнул Чингиз. — Ты что скажешь, бухарец? Омар, отзовись!
И ответил увидевший свет в бухаре Знатный бек, — был он в золоте и в серебре:
— Наслаждение жизни — в покое и неге, В беспокойной любви и в суровом набеге,
В том, чтоб на руку взять синецветную птицу И охотиться в снежных горах на лисицу.
Молвил властный: — И этих я слов не приму. Видно, слово сказать надо мне самому.
Только тот, кто страны переходит рубеж, Подавляя свободу, отпор и мятеж,
Только тот, кто к победе ведет ненасытных, Заставляя стенать и вопить беззащитных,
Тот, кто рубит ребенка, и птицу, и древо, Тот, кто любит беременным вспарывать чрево,
Кто еще не родившихся режет ножом, Разрушает настойчивый труд грабежом, —
Ненавистный чужбине и страшный отчизне, Только тот познает наслаждение жизни!
… Солнце медленно гасло над степью ковыльной. Мой хозяин добавил с усмешкой бессильной:
— Вот какой был порядок властителю сладок, Потому-то пришло его племя в упадок.
1949