Простой моряк, голландский шкипер, Сорвав с причала якоря, Направил я свой быстрый клипер На зов российского царя.
На верфи там у нас, бывало, Долбя, строгая и сверля, С ним толковали мы немало, Косясь на ребра корабля.
Просил: везу в его столицу Семян горчицы полный трюм. А я хотел везти корицу… Уж он не скажет наобум!
Вошел в Неву… Бескрайней топью Серели низкие края. Вздымались свай гигантских копья, Лачуги, бревна… Толчея!
И вот о борт толкнулась шлюпка, Вошел, смеется: «Жив, камрад?» Камзол, ботфорты, та же трубка, Но новый — властный, зоркий взгляд.
Я сам плечист и рост немалый,— Но перед ним, помилуй Бог, Я — как ребенок годовалый… Гигант! А голос — зычный рог.
Все осмотрел он, как хозяин: Пазы, и снасти, и борта,— А я, как к палубе припаян, Стоял в тревоге, сжав уста.
Хватил со мной по стопке рома, Мой добрый клипер похвалил, Сел в шлюпку… «Я сегодня дома,— Царица тоже» — и отплыл.
Как сон, неделя промелькнула. Я помню низкий потолок, Над койкой карты, два-три стула, Токарный у стены станок,
План Питербурха в белой раме, Простые скамьи вдоль сеней. Последний бюргер в Амстердаме Живет богаче и пышней!
Денщик принес нам щи и кашу. Ожег язык — но щи вкусны… Царь подарил мне ковш и чашу, Царица — пояс для жены.
Со мной не прерывая речи, Он принимал доклад вельмож: Я помню вскинутые плечи И гневных губ немую дрожь…
А маскарады, а попойки! И как на все хватало сил: С рассвета подымался с койки, А по ночам, как шкипер, пил.
В покоях дым, чадили свечки. Цуг дам и франтов разных лет, Сжав губки в красные сердечки, Плясали чинный менуэт…
Царь Петр поймал меня средь зала: «Скажи-ка, как коптить угрей?» На свете прожил я немало, Но не видал таких царей!
Теперь я стар, и сед, и тучен. Давно с морского слез коня… Со старой трубкой неразлучен, Сижу и греюсь у огня.
А внучка Эльза, — непоседа, Кудряшки ярче янтарей,— Все пристает: «Ну, что же, деда, Скажи мне сказочку скорей!»
Не сказку, нет… Но быль живую,— Ее я помню, как вчера. «Какую быль? Скажи, какую?» Про русского царя Петра.
План Питербурха в белой раме, Простые скамьи вдоль сеней. Последний бюргер в Амстердаме Живет богаче и пышней!
Денщик принес нам щи и кашу. Ожег язык — но щи вкусны… Царь подарил мне ковш и чашу, Царица — пояс для жены.
Со мной не прерывая речи, Он принимал доклад вельмож: Я помню вскинутые плечи И гневных губ немую дрожь…
А маскарады, а попойки! И как на все хватало сил: С рассвета подымался с койки, А по ночам, как шкипер, пил.
В покоях дым, чадили свечки. Цуг дам и франтов разных лет, Сжав губки в красные сердечки, Плясали чинный менуэт…
Царь Петр поймал меня средь зала: «Скажи-ка, как коптить угрей?» На свете прожил я немало, Но не видал таких царей!
Теперь я стар, и сед, и тучен. Давно с морского слез коня… Со старой трубкой неразлучен, Сижу и греюсь у огня.
А внучка Эльза, — непоседа, Кудряшки ярче янтарей,— Все пристает: «Ну, что же, деда, Скажи мне сказочку скорей!»
Не сказку, нет… Но быль живую,— Ее я помню, как вчера. «Какую быль? Скажи, какую?» Про русского царя Петра.