Стихи о работе

На странице размещен список поэтических произведений о работе.

Читать стихи о работе

Жандармы вселенной,
вылоснив лица,
стоят над рабочим:
— Эй,
не бастуй! —
А здесь
трудящихся щит —
милиция
стоит
на своем
бессменном посту.
Пока
за нашим
октябрьским гулом
и в странах
в других
не грянет такой, —
стой,
береги своим караулом
копейку рабочую,
дом и покой.
Пока
Волховстроев яркая речь
не победит
темноту нищеты,
нутро республики
вам беречь —
рабочих
домов и людей
щиты.
Храня республику,
от людей до иголок,
без устали стой
и без лени,
пока не исчезнут
богатство и голод —
поставщики преступлений.
Враг — хитёр!
Смотрите в оба!
Его не сломишь,
если сам лоботряс.
Помни, товарищ, —
нужна учёба
всем,
защищающим рабочий класс.
Голой рукой
не взять врага нам,
на каждом участке
преследуй их.
Знай, товарищ,
и стрельбу из нагана,
и книгу Ленина,
и наш стих.
Слаба дисциплина — петлю накинут.
Бандит и белый
живут в ладах.
Товарищ,
тверже крепи дисциплину
в милиционерских рядах!
Иной
хулигану
так
даже рад, —
выйдет
этакий
драчун и голосило:
— Ничего, мол,
выпимши —
свой брат —
богатырская
русская сила. —
А ты качнешься
(от пива частого),
у целой улицы нос заалел;
— Ежели,
мол,
безобразит начальство,
то нам,
разумеется,
и бог велел! —
Сорвут работу
глупым ляганьем
пивного чада
бузящие ч_а_ды.
Лозунг твой:
— Хулиганам
нет пощады! —
Иной рассуждает,
морща лоб:
— Что цапать
маленьких воришек?
Ловить вора,
да такого,
чтоб
об нем
говорили в Париже! —
Если выудят
миллион
из кассы скряжьей,
новый
с рабочих
сдерет задарма.
На мелочь глаз!
На мелкие кражи,
потрошащие
тощий
рабочий карман!
В нашей республике
свет не равен:
чем дальше от центра —
тем глубже ночи.
Милиционер,
в темноту окраин
глаз вонзай
острей и зорче!
Пока
за нашим
октябрьским гулом
и в странах других
не пройдет такой —
стой,
береги своим караулом
копейки,
людей,
дома
и покой.

×
Лошадь
сказала,
взглянув на верблюда:
«Какая
гигантская
лошадь-ублюдок».

Верблюд же
вскричал:
«Да лошадь разве ты?!
Ты
просто-напросто — верблюд недоразвитый».

И знал лишь
бог седобородый,
что это — животные
разной породы.

1928
×

Главных дел — неисполненный список.
И сутулится жизнь, как швея.
Хоровод напомаженных кисок,
Не приманивай, я не твоя!


Мне ходить в одиночку по краю,
Разрезая фонариком ночь.
А когда я в работу ныряю
С головою — спасателей прочь.


Да, согласна: тяжёлые глуби
Не для ласково скроенных глаз.
Но, стихию толкущая в ступе,
Я порою счастливее вас.

[...]

×

Кто там скатерть залил вином?
Что ж, на то и вино, чтоб литься.
За дубовым круглым столом
пусть веселье заполночь длится.
Пью за дерево, что росло
сотни лет в зеленой дубраве!
Пью, столяр, за твое ремесло!
Разве я гордиться не вправе
тем, кто этот дубовый стол
золотыми руками сделал?
Кто в вине понимает толк,
будем пить за труд виноделов;
он не легче другого труда.
Винодел не зря озабочен,
чтобы крепло вино года
в тьме кромешной тяжелых бочек.
Кто трезвее, и те не соврут —
мы, конечно, еще не пьяны.
Стеклодувы, ваш тонкий труд
разве может быть не упомянут!
Под стаканами скатерть бела,
от нее холодок под руками.
Эту скатерть ткачиха ткала,
сорока управляя станками.
Чтобы белый хлеб и ржаной
свежий горкой лежал на блюде,
в грязь весеннюю, в летний зной
пот с лица вытирали люди.
Мы и сами, сказать могу,
из того же сделаны теста,—
и бездельнику в нашем кругу
за столом не найдется места!


1947

×

Тверд
Тверд пролетарский суд.
Он
Он не похож на вату.
Бывает —
Бывает — и головы не снесут
те,
те, которые виноваты.


Это
Это ясно для любого,
кроме…
кроме… города Тамбова.


Дядя
Дядя есть
Дядя есть в губисполкоме.
Перед дядей
Перед дядей шапку ломят.
Он,
Он, наверное, брюнет —
у брюнетов
у брюнетов жуткий взор.
Раз —
Раз — мигнет —
Раз — мигнет — суда и нет!
Фокусник-гипнотизер.
Некто
Некто сел «за белизну».
Некто
Некто с дядею знаком.
Дядя
Дядя десять лет слизнул —
как корова языком.
И улыбкою ощерен,
в ресторан идёт Мещерин.
Всё ему нравится,
все ему знакомы…
Выпьем
Выпьем за здравьице
губисполкома!
А исполкомщик
А исполкомщик спит,
А исполкомщик спит, и мнится
луна
луна и месяц средь морей…
«Вчера
«Вчера я растворил темницу
воздушной пленницы моей».


Товарищи,
Товарищи, моргать нехорошо —
особенно
особенно если свысока.
От морганий
От морганий пару
От морганий пару хороших шор
сделайте
сделайте из этого листка!
Советуем
Советуем и вам, судья,
сажать цветы,
сажать цветы, с поста уйдя.

[...]

×

1.
Кто герой?


2.
Тот, кто лучше других уголь долбит под землей,


3.
кто за рудою прошел горой, —


4.
тот герой!


1921, январь

[...]

×

Самая насущная забота
Всякого труда и ремесла —
Это, чтобы новая работа
Лучше прежней сделана была.


Но бывают в жизни неудачи,
Вещи с незавидною судьбой,
Бледные. И так или иначе
Хуже прежде сделанных тобой.


И начнешь, случается, до срока
Убеждать себя же самого:
«Это положительно не плохо,
Нет, ей-богу, это ничего...»


Будь недолгим это заблужденье,-
Ты вперед, мечта моя, лети!
Новой песни светлое рожденье
Будет мне наградою в пути.


Пусть труднее будет год от года
Добиваться, сидя у стола,
Чтобы наша новая работа
Лучше прежней сделана была.


1953

[...]

×

Быть может, эти электроны
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!


Еще, быть может, каждый атом —
Вселенная, где сто планет;
Там — все, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.


Их меры малы, но все та же
Их бесконечность, как и здесь;
Там скорбь и страсть, как здесь, и даже
Там та же мировая спесь.


Их мудрецы, свой мир бескрайный
Поставив центром бытия,
Спешат проникнуть в искры тайны
И умствуют, как ныне я;


А в миг, когда из разрушенья
Творятся токи новых сил,
Кричат, в мечтах самовнушенья,
Что бог свой светоч загасил!


13 августа 1922

[...]

×

Он сейчас не сорвиголова, не бретёр,
Как могло нам казаться по чьим-то запискам,
И в ответах не столь уже быстр и остер,
И не юн на таком расстоянии близком.


Это сильный, привыкший к труду человек,
Как арабский скакун уходившийся, в пене.
Глубока синева его выпуклых век.
Обожгло его горькие губы терпенье.


Да, терпенье. Свеча наплывает. Шандал
Неудобен и погнут. За окнами вьюга.
С малых лет он такой тишины поджидал
В дортуарах Лицея, под звездами юга,


На Кавказе, в Тавриде, в Молдавии — там,
Где цыганом бродил или бредил о Ризнич.
Но не кинется старая грусть по следам
Заметенным. Ей нечего делать на тризне.


Все стихии легли, как овчарки, у ног.
Эта ночь хороша для больших начинаний.
Кончен пир. Наконец человек одинок.
Ни друзей, ни любовниц. Одна только няня.


Тишина. Тишина. На две тысячи верст
Ледяной каземат, ледяная империя.
Он в Михайловском. Хлеб его черен и черств.
Голубеют в стакане гусиные перья.


Нянька бедная, может быть, вправду права,
Что полжизни ухожено, за тридцать скоро.
В старой печке стреляют сухие дрова.
Стонет вьюга в трубе, как из дикого хора
Заклинающий голос:
«Вернись, оглянись!
Меня по снегу мчат, в Петропавловке морят.
Я — как Терек, по кручам свергаемый вниз.
Я — как вольная прозелень Черного моря».


Что поймешь в этих звуках? Иль это в груди
Словно птица колотится в клетке? Иль снова
Ничего еще не было, все — впереди?
Только б вырвать единственно нужное слово!


Только б вырвать!
Из няниной сказки, из книг,
Из пурги этой, из глубины равелина,
Где бессонный Рылеев1 к решетке приник,-
Только б выхватить слово!
И, будто бы глина,


Рухнут мокрыми комьями на черновик
Ликованье и горе, сменяя друг друга.
Он рассудит их спор. Он измлада привык
Мять, ломать и давить у гончарного круга.


И такая наступит тогда тишина,
Что за тысячи верст и в течение века
Дальше пушек и дальше набата слышна
Еле слышная, тайная мысль человека.


1937

[...]

×

Выходи,
разголося?
песни,
смех
и галдеж,
партийный
и беспартийный —
вся
рабочая молодежь!
Дойди,
комсомольской колонны вершина,
до места —
самого сорного.
Что б не было
ни одной
беспризорной машины,
ни одного
мальчугана беспризорного!
С этого
понедельника
ни одного бездельника,
и воскресение
и суббота
понедельничная работа.
Чините
пути
на субботнике!
Грузите
вагоны порожненькие!
Сегодня —
все плотники,
все
железнодорожники.
Бодрей
в ряды,
молодежь
комсомола,
киркой орудующего.
Сегодня
новый
кладешь
камень
в здание будущего.
1927 г.

×

_Ю. Васильеву



Твердили пастыри, что вреден
и неразумен Галилей,
но, как показывает время:
кто неразумен, тот умней.


Ученый, сверстник Галилея,
был Галилея не глупее.
Он знал, что вертится земля,
но у него была семья.


И он, садясь с женой в карету,
свершив предательство свое,
считал, что делает карьеру,
а между тем губил ее.


За осознание планеты
шел Галилей один на риск.
И стал великим он… Вот это
я понимаю — карьерист!


Итак, да здравствует карьера,
когда карьера такова,
как у Шекспира и Пастера,
Гомера и Толстого… Льва!


Зачем их грязью покрывали?
Талант — талант, как ни клейми.
Забыты те, кто проклинали,
но помнят тех, кого кляли.


Все те, кто рвались в стратосферу,
врачи, что гибли от холер,-
вот эти делали карьеру!
Я с их карьер беру пример.


Я верю в их святую веру.
Их вера — мужество мое.
Я делаю себе карьеру
тем, что не делаю ее!


1957

[...]

×

1.
Если победим опасность вон ту
[140]


2.
этой не забудь ты
[141]
.


3.
Если уничтожишь разруху дотла,


4.
вырастет Коммуна ясна и светла.


1920, ноябрь

[...]

×

Как бык шестикрылый и грозный,
Здесь людям является труд
И, кровью набухнув венозной,
Предзимние розы цветут…


Октябрь 1930

×

Нетрудно, ландышами дыша,
писать стихи на загородной дачке.
А мы не такие.
Мы вместо карандаша
взяли в руки
по новенькой тачке.
Господин министр,
прикажите подать!
Кадет, пожалте, садитесь, нате.
В очередь!
В очередь!
Не толпитесь, господа.
Всех прокатим.


Всем останется — и союзникам и врагам.
Сначала большие, потом мелкота.
Всех по России
сквозь смех и гам
будем катать.


Испуганно смотрит
невский аристократ.
Зато и Нарвская,
и Выборгская,
и Охта Нарвская, Выборгская и Охта — окраины Петрограда, промышленные зоны
стократ
раскатят взрыв задорного хохота.


Ищите, не завалялась ли какая тварь ещё?
Чтоб не было никому потачки.
Время не ждёт,
спешите, товарищи!
Каждый берите по тачке!

[...]

×

1.
«Голодаем» — весть.


2.
Хлеб есть.


3.
Сумей привезть


4.
и будешь есть.


1920, сентябрь

[...]

×

В любом учреждении
есть подхалим.
Живут подхалимы,
и неплохо им.
Подчас молодежи,
на них глядя,
хочется
устроиться —
как устроился дядя.
Но как
в доверие к начальству влезть?
Ответственного
не возьмешь на низкую лесть.
Например,
распахивать перед начальством
двери —
не к чему.
Начальство тебе не поверит,
не оценит
энергии
излишнюю трату —
подумает,
что это
ты —
по штату.
Или вот еще
способ
очень грубый:
трубить
начальству
в пионерские трубы.
Еще рассердится:
— Чего, мол, ради
ежесекундные
праздники
у нас
в отряде? —
Надо
льстить
умело и тонко.
Но откуда
тонкость
у подростка и ребенка?!
И мы,
желанием помочь палимы,
выпускаем
«Руководство
для молодого подхалимы».
Например,
начальство
делает доклад —
выкладывает канцелярской премудрости
клад.
Стакан
ко рту
поднесет рукой
и опять
докладывает час-другой.
И вдруг
вопль посредине доклада:
— Время
докладчику
ограничить надо! —
Тогда
ты,
сотрясая здание,
требуй:
— Слово
к порядку заседания!
Доклад —
звезда средь мрака и темени.
Требую
продолжать
без ограничения времени! —
И будь уверен —
за слова за эти
начальство запомнит тебя
и заметит.
Узнав,
что у начальства
сочинения есть,
спеши
печатный отчетишко прочесть.
При встрече
с начальством,
закатывая глазки,
скажи ему
голосом,
полным ласки:
— Прочел отчет.
Не отчет, а роман!
У вас
стихи бы
вышли задарма!
Скажите,
не вы ли


автор «Антидюринга»


*


?


Тоже
написан
очень недурненько. —
Уверен будь —
за оценки за эти
и начальство
оценит тебя
и заметит.
Увидишь:
начальство
едет пьяненький
в казенной машине
и в дамской компанийке.
Пиши
в стенгазету,
возмущенный насквозь:
«Экономия экономии рознь.
Такую экономию —
высмейте смешком!
На что это похоже?!
Еле-еле
со службы
и на службу,
таскаясь пешком,
начканц
волочит свои портфели».
И ты
преуспеешь на жизненной сцене —
начальство
заметит тебя
и оценит.
А если
не хотите
быть подхалимой,
сами
себе
не зажимайте рот:
увидев
безобразие,
не проходите мимо
и поступайте
не по стиху,
а наоборот.
1927 г.

[...]

×

У нас сегодня было бы смешно
Решать вопрос о равноправье женщины,
Он, как говорится, «обеспечено»
И жизнью всей давно подтверждено.


Мы говорим: жена, товарищ, мать.
Мы произносим: равенство, свобода,
И все-таки природа есть природа,
И что-то здесь не надо забывать.


Ведь часто милым сами ж до зари
Мы шепчем: — Зяблик… Звездочка родная!
А через год, от силы через три
Все это тихо, напрочь забываем.


И вот уже вам просто наплевать,
Что «зяблик» ваш, окончив день рабочий,
Такие тащит сумки, между прочим.
Каких и слон не смог бы приподнять!


И почему ж душа у вас не стынет
И на себя не разбирает злость,
Когда вас в дрему телевизор кинет,
А «звездочка» утюг в прихожей чинит
Иль в кухне заколачивает гвоздь!


А матери, что дарят день-деньской
Нас лаской и заботами своими…
Они не согласятся на покой,
Но и нельзя ж крутиться им порой
Почти в каком-то тракторном режиме!


Да, никакой их труд не испугает.
Все, если надо, смогут и пройдут.
Но нас что навряд ли возвышает,
И я без колебаний утверждаю:
Есть женский труд и есть неженский труд!


Не зря же в нашем лексиконе есть
Слова или понятие такое.
Как «рыцарство», или «мужская честь»,
Иль попросту «достоинство мужское»!


Нет, ведь не скидка женщине нужна,
А наша чуткость в счастье и кручине.
И если нету рыцарства в мужчине,
То, значит, просто грош ему цена!


И я к мужчинам обращаю речь:
Давайте будем женщину беречь!

[...]

×

Домашней хозяйке
товарищу Борщиной
сегодня
испорчено
все настроение.
А как настроению быть не испорченным?
На кухне
от копоти
в метр наслоения!
Семнадцать чудовищ
из сажи усов
оскалили
множество
огненных зубьев.
Семнадцать
паршивейших примусов
чадят и коптят,
как семнадцать Везувиев.
Товарищ Борщина
даже орала,
фартуком
пот
оттирая с физии —
«Без лифта
на 5-й этаж
пешкодралом
тащи
18 кило провизии!»
И ссоры,
и сор,
и сплетни с грязищей,
посуда с едой
в тараканах и в копоти.
Кастрюлю
едва
под столом разыщешь.
Из щей
прусаки
шевелят усища —
хоть вылейте,
хоть с тараканами лопайте!
Весь день
горшки
на примусе двигай.
Заняться нельзя
ни газетой,
ни книгой.
Лицо молодое
товарища Борщиной
от этих дел
преждевременно сморщено.
Товарищ хозяйка,
в несчастье твое
обязаны
мы
ввязаться.
Что делать тебе?
Купить заем,
Заем индустриализации.
Займем
и выстроим фабрики пищи,
чтобы в дешевых
столовых Нарпита,
рассевшись,
без грязи и без жарищи,
поев,
сказали рабочие тыщи:
«Приятно поедено,
чисто попи? то».
1928 г.

×

О, как люблю я пребыванье рук
в блаженстве той свободы пустяковой,
когда былой уже закончен труд
и — лень и сладко труд затеять новый.
Как труд былой томил меня своим
небыстрым ходом! Но — за проволочку —
теперь сполна я расквиталась с ним,
пощечиной в него влепивши точку.
Меня прощает долгожданный сон.
Целует в лоб младенческая легкость.
Свободен — легкомысленный висок.
Свободен — спящий на подушке локоть.
Смотри, природа, — розов и мордаст,
так кротко спит твой бешеный сангвиник,
всем утомленьем вклеившись в матрац,
как зуб в десну, как дерево в суглинок.
О, спать да спать, терпеть счастливый гнет
неведенья рассудком безрассудным.
Но день воскресный уж баклуши бьет
то детским плачем, то звонком посудным.
Напялив одичавший неуют
чужой плечам, остывшей за ночь кофты,
хозяйки, чтоб хозяйничать, встают,
и пробуждает ноздри запах кофе.
Пора вставать! Бесстрастен и суров,
холодный душ уже развесил розги.
Я прыгаю с постели, как в сугроб —
из бани, из субтропиков — в морозы.
Под гильотину ледяной струи
с плеч голова покорно полетела.
О умывальник, как люты твои
чудовища — вода и полотенце.
Прекрасен день декабрьской теплоты,
когда туманы воздух утолщают
и зрелых капель чистые плоды
бесплодье зимних веток утешают.
Ну что ж, земля, сегодня-отдых мой,
ликую я — твой добрый обыватель,
вдыхатель твоей влажности густой,
твоих сосулек теплых обрыватель.
Дай созерцать твой белый свет и в нем
не обнаружить малого пробела,
который я, в усердии моем,
восполнить бы желала и умела.
Играя в смех, в иные времена,
нога дедок любовно расколола.
Могуществом кофейного зерна
язык так пьян, так жаждет разговора.
И, словно дым, затмивший недра труб,
глубоко в горле возникает голос.
Ко мне крадется ненасытный труд,
терпящий новый и веселый голод.
Ждет насыщенья звуком немота,
зияя пустотою, как скворешник,
весну корящий, — разве не могла
его наполнить толчеей сердечек?
Прощай, соблазн воскресный! Меж дерев
мне не бродить. Но что все это значит?
Бумаги белый и отверстый зев
ко мне взывает и участья алчет.
Иду — поить губами клюв птенца,
наскучившего и опять родного.
В ладонь склоняясь тяжестью лица,
я из безмолвья вызволяю слово.
В неловкой позе у стола присев,
располагаю голову и плечи,
чтоб обижал и ранил их процесс,
к устам влекущий восхожденье речи.
Я — мускул, нужный для ее затей.
Речь так спешит в молчанье не погибнуть,
свершить звукорожденье и затем
забыть меня навеки и покинуть.
Я для нее — лишь дудка, чтоб дудеть.
Пускай дудит и веселит окрестность.
А мне опять — заснуть, как умереть,
и пробудиться утром, как воскреснуть.


1966

×

Я на кручу пудовые шпалы таскал.
Я был молод и тонок —
мне крепко досталось!


Но лишь пот в три ручья да надсадный
оскал
На подъеме крутом выдавали усталость.


Налегая всем телом, я глину копал,
Я кидал эту глину лопатой совковой.
Я под вечер с лица потемнел и опал.
Землекоп из меня мог бы выйти толковый.


Я был выделен в баню для носки воды
В группе старых бойцов, работящих
и дюжих.
Мы таскали три дня.
На ладонях следы
Целый год сохранялись от ведерных дужек.


Я поленья с размаху колол колуном.
Я для кухни колол и колол для котельной.
Только мышцы ходили мои ходуном
Под намокшей и жесткой рубахой
нательной.


Я был юным тогда.
Был задор, был запал.
Только к ночи, намаявшись, словно убитый,
Я на нарах, лица не умыв, засыпал,
На кулак навалившись щекою небритой.


1955

[...]

×

1.
Раскрасневшись, будто рак,


землю пашешь так-то.


2.
Ты б ее пахал вот так, —


оседлавши трактор.


1921, февраль

[...]

×

Один всегда постыден труд — превозносить себя,
Да так ли ты велик и мудр? — сумей спросить себя.
Примером служат пусть глаза — огромный видя мир,
Они не ропщут от того, что им не зрить себя.

×

1.
За 10 месяцев 1920 года потреблено 11 миллионов кубических саженей
[162]
,


2.
а за весь 1919 год — 7 миллионов.


3.
России было топиться нечем,


4.
а скоро все задымят печи.


1920, декабрь

[...]

×

Язык мой груб. Душа сурова.
Но в час, когда так боль остра,
Нет для меня нежнее слова,
Чем ты — «работница-сестра».


Когда казалось временами,
Что силе вражьей нет числа,
С какой отвагой перед нами
Ты знамя красное несла!


Когда в былые дни печали
У нас клонилась голова,
Какою верою звучали
Твои бодрящие слова!


Пред испытанья горькой мерой
И местью, реющей вдали,
Молю, сестра: твоею верой
Нас подними и исцели!

[...]

×

1.
Коммуна далека,


2.
не дойдешь никак.


3.
То ли дело починенный паровоз —


4.
на всех бы парах в Коммуну ввез.


1920, сентябрь

[...]

×

Если б все профессии на свете
Вдруг сложить горою на планете,
То, наверно, у ее вершины
Вспыхнуло бы слово: «Медицина».


Ибо чуть не с каменного века
Не было почетнее судьбы,
Чем сражаться в пламени борьбы
За спасенье жизни человека.


Все отдать, чтоб побороть недуг!
Цель — свята. Но святость этой мысли
Требует предельно чистых рук
И в прямом и в переносном смысле.


Потому-то много лет назад
В верности призванию и чести
В светлый час с учениками вместе
Поклялся великий Гиппократ.


И теперь торжественно и свято,
Честными сердцами горячи,
Той же гордой клятвой Гиппократа
На служенье людям, как солдаты,
Присягают новые врачи.


Сколько ж, сколько на землей моей
Было их — достойнейших и честных;
Знаменитых и совсем безвестных
Не щадивших сердца для людей!


И когда б не руки докторов
Там, в дыму, в неходком лазарете,
Не было б, наверное, на свете
Ни меня и ни моих стихов…


Только если в благородном деле
Вдруг расчетец вынырнет подчас,
Это худо, ну почти как грязь
Или язва на здоровом теле.


Взятка всюду мелочно-гадка,
А в работе трепетной и чистой
Кажется мне лапою когтистой
Подношенье взявшая рука.


Нет, не гонорар или зарплату,
Что за труд положены везде,
А вторую, «тайную» оплату,
Вроде жатвы на чужой беде.


И, таким примером окрыленные
(Портится ведь рыба с головы),
Мзду берут уже и подчиненные,
Чуть ли не по-своему правы.


Благо в горе просто приучать:
Рубль, чтоб взять халат без ожиданья,
Няне — трешку, а сестрице — пять,
Так сказать «за доброе вниманье».


А не дашь — закаешься навек,
Ибо там, за стенкою больничной,
Друг твой или близкий человек
Твой просчет почувствует отлично…


Дед мой, в прошлом старый земский врач,
С гневом выгонял людей на улицу
За любой подарок или курицу,
Так что после со стыда хоть плачь!


Что ж, потомки позабыли честь?
Нет, не так! Прекрасны наши медики!
Только люди без высокой этики
И сегодня, к сожаленью, есть.


И когда преподношеньям скорбным
Чей-то алчный радуется взгляд,
Вижу я, как делается черным
Белый накрахмаленный халат.


Черным-черным, как печная сажа.
И халатов тех не заменить.
Не отчистить щетками и даже
Ни в каких химчистках не отмыть;


И нельзя, чтоб люди не сказали:
— Врач не смеет делаться рвачом.
Вы ж высокий путь себе избрали,
Вы же клятву светлую давали!
Иль теперь все это ни при чем?!


Если ж да, то, значит, есть причина
Всем таким вот хлестануть сплеча:
— Ну-ка прочь из нашей медицины,
Ибо в ней воистину стерильны
И халат, и звание врача!

[...]

×

В пшенице густой, колосистой
Все утро мотор стрекотал.
Потом стрекотать перестал, —
Обед привезли трактористу.


У края своей полосы
Сидел человек смуглолицый,
И были светлее пшеницы
Его голова и усы.


Небритый, большой, седоватый,
Землей он и нефтью пропах,
Но сразу узнал я солдата,
Прошедшего школу в боях.


Какого он рода и края,
По речи его не поймешь.
То скажет «ищу», то «шукаю»,
То скажет «люблю», то «кохаю»,
То «жито» промолвит, то «рожь».


Пожалуй, меж областью Курской
И Харьковской так говорят.
— Хочу я податься на курсы, —
Сказал, между прочим, солдат. —


Механику я розумию,
И средний и полный ремонт.
Гонял на Кавказ грузовые,
Гонял грузовые на фронт.


А нынче до времени в тайне
Я новую думку держу:
Работать хочу на комбайне.
С войны трактора я вожу.


Что трактор, что танк — все едино.
Ну, может, комбайн потрудней.
А все-таки тоже машина, —
Хиба ж не управлюсь я с ней?


Обед свой доел он в молчанье
И хмуро кивнул мне: — Пока! —
А я позабыл на прощанье
Узнать, как зовут старика.


Исчез он вдали, — безымянный
Работник Советской страны,
Участник великого плана,
Участник великой войны.

[...]

×

Я вместо матери уже считаю стадо,
С отцом ходить в поля теперь моя отрада,
Мы трудимся вдвоём. Я заставляю медь
Весной душистою на пчельнике звенеть;
С царицею своей, услыша звук тяжёлый,
Во страхе улететь хотят младые пчёлы,
Но, новой их семье готовя новый дом,
Сильнее всe в тазы мы кованые бьём,
И вольные рои, испуганные нами,
Меж зелени висят жужжащими гроздами.

×

Единое счастье — работа,
В полях, за станком, за столом,-
Работа до жаркого пота,
Работа без лишнего счета,-
Часы за упорным трудом!


Иди неуклонно за плугом,
Рассчитывай взмахи косы,
Клонись к лошадиным подпругам,
Доколь не заблещут над лугом
Алмазы вечерней росы!


На фабрике, в шуме стозвонном
Машин, и колес, и ремней,
Заполни, с лицом непреклонным,
Свой день, в череду миллионном
Рабочих, преемственных дней!


Иль — согнут над белой страницей,-
Что сердце диктует, пиши;
Пусть небо зажжется денницей,-
Всю ночь выводи вереницей —
Заветные мысли души!


Посеянный хлеб разойдется
По миру; с гудящих станков
Поток животворный польется;
Печатная мысль отзовется
Во глуби бессчетных умов.


Работай! Незримо, чудесно
Работа, как сев, прорастет.
Что станет с плодами — безвестно,
Но благостно, влагой небесной,
Труд всякий падет на народ.


Великая радость — работа,
В полях, за станком, за столом!
Работай до жаркого пота,
Работай без лишнего счета,
Все счастье земли — за трудом!


1917

[...]

×

Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,
Плату приявший свою, чуждый работе другой?
Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатов святых?


1830

×

Сборник поэзии о работе. Любой стих можно распечатать. Читайте известные произведения поэтов, оставляйте отзывы и голосуйте за лучшие стихи о работе.

Поделитесь с друзьями стихами о работе:
Написать комментарий к стихам о работе
Ответить на комментарий