Тех, кто страдает гордо и угрюмо, Не видим мы на наших площадях: Задавлены случайною работой Таятся по мансардам и молчат… Не спекулируют, не пишут манифестов, Не прокурорствуют с партийной высоты, И из своей больной любви к России Не делают профессии лихой… Их мало? Что ж… Но только ими рдеют Последние огни родной мечты. Я узнаю их на спектаклях русских И у витрин с рядами русских книг — По строгому, холодному обличью, По сдержанной печали жутких глаз… В Америке, в Каире иль в Берлине Они одни и те же: боль и стыд. Они — Россия. Остальное — плесень: Валюта, декламация и ложь, Развязная, заносчивая наглость, Удобный символ безразличных — «наплевать», Помойка сплетен, купля и продажа, Построчная истерика тоски И два десятка эмигрантских анекдотов…
Между 1920 и 1923