… О дорогая, дальняя, ты слышишь? Разорвано проклятое кольцо! Ты сжала руки, ты глубоко дышишь, в сияющих слезах твое лицо.
Мы тоже плачем, тоже плачем, мама, и не стыдимся слез своих: теплей в сердцах у нас, бесслезных и упрямых, не плакавших в прошедшем феврале.
Да будут слезы эти как молитва. А на врагов — расплавленным свинцом пускай падут они в минуты битвы за все, за всех, задушенных кольцом.
За девочек, по-старчески печальных, у булочных стоявших, у дверей, за трупы их в пикейных одеяльцах, за страшное молчанье матерей…
О, наша месть — она еще в начале,— мы длинный счет врагам приберегли: мы отомстим за все, о чем молчали, за все, что скрыли от Большой Земли!
Нет, мама, не сейчас, но в близкий вечер я расскажу подробно, обо всем, когда вернемся в ленинградский дом, когда я выбегу тебе навстречу.
О, как мы встретим наших ленинградцев, не забывавших колыбель свою! Нам только надо в городе прибраться: он пострадал, он потемнел в бою.
Но мы залечим все его увечья, следы ожогов злых, пороховых. Мы в новых платьях выйдем к вам навстречу, к «стреле», пришедшей прямо из Москвы.
Я не мечтаю — это так и будет, минута долгожданная близка, но тяжкий рев разгневанных орудий еще мы слышим: мы в бою пока.
Еще не до конца снята блокада… Родная, до свидания! Иду к обычному и грозному труду во имя новой жизни Ленинграда.
18—19 января 1943