Был год сорок второй, Меня шатало От голода, От горя, От тоски. Но шла весна — Ей было горя мало До этих бед.
Разбитый на куски, Как рафинад сырой и ноздреватый, Под голубой Литейного пролет, Размеренно раскачивая латы, Шел по Неве с Дороги жизни лед.
И где-то там Невы посередине, Я увидал с Литейного моста На медленно качающейся льдине — Отчетливо Подобие креста.
А льдинка подплывала, За быками Перед мостом замедлила разбег. Крестообразно, В стороны руками, Был в эту льдину впаян человек.
Нет, не солдат, убитый под Дубровкой На окаянном «Невском пятачке», А мальчик, По-мальчишески неловкий, В ремесленном кургузном пиджачке.
Как он погиб на Ладоге, Не знаю. Был пулей сбит или замерз в метель.
…По всем морям, Подтаявшая с краю, Плывет его хрустальная постель.
Плывет под блеском всех ночных созвездий, Как в колыбели, На седой волне.
…Я видел мир, Я полземли изъездил, И время душу раскрывало мне.
Смеялись дети в Лондоне. Плясали В Антафагасте школьники. А он Все плыл и плыл в неведомые дали, Как тихий стон Сквозь материнский сон.
Землятресенья встряхивали суши. Вулканы притормаживали пыл. Ревели бомбы. И немели души. А он в хрустальной колыбели плыл.
Моей душе покоя больше нету. Всегда, Везде, Во сне и наяву, Пока я жив, Я с ним плыву по свету, Сквозь память человечеству плыву.