Вода стоит с гранитом вровень. И май то светел, то свинцов, плывет вдоль изумрудных кровель екатерининских дворцов. И клочья рыхлого тумана возносятся под облака. И город — вроде наркомана, спасибо, “ломка” далека.
Чуть ветер небо прополощет и глянет сверху медный диск, как по-хозяйски тень на площадь свою положит обелиск, и в сквере ослабеет цветом костер у нищих. Но взгляни: он на стихи похож. При этом растет из сора, как они.
Иною копотью заморен решетки золотой узор. Там — сад, который так намолен любовью, что уже — собор. Там тот, кто дал мне жизнь когда-то, он и до свадебного дня, молясь на стрелки циферблата, уже молился за меня. Молился! Хоть и рушил церкви и в гневе правом, но слепом все разные курочил цепи — то молотом, а то серпом. И мне давно пора Николе поставить за него свечу: Никола добр ко грешным. Боле на эту тему не хочу.
Хочу смотреть, как он бескровен, закат над серою водой.
Вода стоит с гранитом вровень — стоит, молчит, как понятой. Но непривычную свободу порой дает седой висок — казенную пощупать воду иль даже просто на глазок определить, что лето близко и что оно — твое пока, твое — как тень без обелиска, твое — как дым без костерка.
1960