Снова птичьи базары плещут, клубясь вдали, снова у Нарьян-Мара грузятся корабли.
Снова в цветенье вишни, зноем охвачен пляж. Что же тебя не слышно, голоса не подашь?
Не выйдешь к аэродрому, рук друзьям не пожмешь, рядом с женою, дома в кресле не отдохнешь?
Сокол ты наш крылатый, как разобраться тут? Мы еще ждем возврата, смотрим на твой маршрут, выходим за перелески угадывать, глядя ввысь, где гроз огневые фрески… Где же ты — отзовись!
Стонет, в туман повитый, — жгучей загадкой дан,— Северный Ледовитый каторжный океан.
Как мы к тебе летели, рассекая норд-ост! Но на какой параллели сердце оборвалось? Где же неумолимый твой последний приют?
Вёсны проходят, зимы, а на земле всё ждут, и от двери к двери ходит имя твое…
Слушай,— страшно поверить в гибель, в небытие…
Если бы через площадь прах твой вожди несли, может, тогда бы проще… Может, тогда б могли…
Но долго нам будет мниться: средь адовой темноты над снежным простором птица в полете… И ты в радиорубке хоть скупо, хотя б один раз скажи, чтобы гремело в рупор: — Я жив!
1939