Стихи русских и зарубежных поэтов

Ясное утро не жарко,
Лугом бежишь налегке.
Медленно тянется барка
Вниз по Оке.

Несколько слов поневоле
Всe повторяешь подряд.
Где-то бубенчики в поле
Слабо звенят.

В поле звенят? На лугу ли?
Едут ли на молотьбу?
Глазки на миг заглянули
В чью-то судьбу.

Синяя даль между сосен,
Говор и гул на гумне…
И улыбается осень
Нашей весне.

Жизнь распахнулась, но всe же.
Ах, золотые деньки!
Как далеки они. Боже!
Господи, как далеки!

Вам понятны речи
ручейка и речки?
Вам понятно до конца,
что сказали деревца?
Нет, не затрещали -
что-то закричали,
Нет, не заскрипели -
что-то захрипели.
Это, вероятно,
было непонятно.
Тот, кто их ломал,
тот не понимал!

На твоей Прибалтикой туманы,
Снежный ветер над моей Москвой.
Не дотянешься до губ желанных,
Не растреплешь волосы рукой.
С головою зарываюсь в книги,
Под глазами черные круги…
На вечерних тротуарах Риги
Слышу одинокие шаги.

1956

Когда-нибудь, прелестное созданье,
Я стану для тебя воспоминаньем,

Там, в памяти твоей голубоокой,
Затерянным — так далеко-далеко.

Забудешь ты мой профиль горбоносый,
И лоб в апофеозе папиросы,

И вечный смех мой, коим всех морочу,
И сотню — на руке моей рабочей —

Серебряных перстней, чердак-каюту,
Моих бумаг божественную смуту…

Как в страшный год, возвышены бедою,
Ты — маленькой была, я — молодою.

Все прошлое нам кажется лишь сном,
Все будущее — лишь мечтою дальней,
И только в настоящем мы живем
Мгновенной жизнью, полной и реальной.

И непрерывной молнией мгновенья
В явь настоящего воплощены,
Как неразрывно спаянные звенья,—
Мечты о будущем, о прошлом сны.

20 декабря 1940

Александру Давидовичу Топольскому

Спит Белоснежка в хрустальном гробу.
Карлики горько рыдают, малютки.
Из незабудок веночек на лбу
И на груди незабудки.

Ворон — печальный сидит на дубу.
Спит Белоснежка в хрустальном гробу.

Плачется карлик в смешном колпаке,
Плачется: «Плохо ее берегли мы!»
Белую ленту сжимает в руке
Маленький карлик любимый.

Средний — печальный играет в трубу.
Спит Белоснежка в хрустальном гробу.

Старший у гроба стоит на часах,
Смотрит и ждет, не мелькнет ли усмешка.
Спит Белоснежка с венком в волосах,
Не оживет Белоснежка!

Ворон — печальный сидит на дубу.
Спит Белоснежка в хрустальном гробу.

Медуз на берег вынесла волна.
И не вернулась больше к ним она.
Они, как линзы, на песке лежат.
И капли солнца на стекле дрожат.
Прошло всего каких-то полчаса.
И высохла последняя слеза.

2010

Будет день — и свершится великое,
Чую в будущем подвиг души.

Ты — другая, немая, безликая,
Притаилась, колдуешь в тиши.

Но во что обратишься — не ведаю,
И не знаешь ты, буду ли твой,

А уж Там_веселятся победою
Над единой и страшной душой.

23 ноября 1901

Вот затихает, затихает
и в сумерки ютится день.
Я шепотом перебираю
названья дальних деревень.

Ты вечереешь, Заручевье,
и не смутит твоих огней
на дикой улице кочевье
пугливых молодых коней…

Ты знаешь, что за темным полем
стоит старинный, смуглый Бор
и звездным заводям Заполек
вручает прясла и забор…

Крепки в Неронове уставы
старообрядческих годов,
и скобки древние у ставен,
и винный запах у садов.

А заповедные кладбища
шмурыгой-лесом занесло,
и соглядатай не разыщет
и не прочтет заветных слов.

Ты вечереешь, Заручевье,
грибами пахнет по дворам…
...............
А ты? Не знаю, где ты, чей ты
и кто с тобой по вечерам…

Октябрь 1927, Ленинград

Тихая, тихая, тихая ночь.
Спят городские кварталы, как дети,—
как одеялом, окутаны тьмой.
Только все так же стучит за стеной
маятник вечного хода столетий.
Медленно кружится как заводной
по траектории шарик земной,
мерно, как стрелки по циферблату…
Как по ребенку, тоскую по брату,
но не вернуть наше детство обратно.
Помнишь, отец, возвращаясь домой,
спрашивал:— Как вы живете, щенята? —
С нами часок повозиться был рад
после работы… Полвека назад.

1956

Скоро белые метели
Снег подымут от земли.
Улетают, улетели,
улетели журавли.

Не слыхать кукушки в роще,
И скворечник опустел.
Аист крыльями полощет —
Улетает, улетел!

Лист качается узорный
В синей луже на воде.
Ходит грач с грачихой чёрной
В огороде, по гряде.

Осыпаясь, пожелтели
Солнца редкие лучи.
Улетают, улетели,
улетели и грачи.

В зеркало влаги холодной
Месяц спокойно глядит
И над землёю безмолвной
Тихо плывёт и горит.

Легкою дымкой тумана
Ясный одет небосклон;
Светлая грудь океана
Дышит как будто сквозь сон.

Медленно, ровно качаясь,
В гавани спят корабли;
Берег, в воде отражаясь,
Смутно мелькает вдали.

Смолкла дневная тревога…
Полный торжественных дум,
Видит присутствие бога
В этом молчании ум.

Выхожу я в путь, открытый взорам,
Ветер гнет упругие кусты,
Битый камень лег по косогорам,
Желтой глины скудные пласты.

Разгулялась осень в мокрых долах,
Обнажила кладбища земли,
Но густых рябин в проезжих селах
Красный цвет зареет издали.

Вот оно, мое веселье, пляшет
И звенит, звенит, в кустах пропав!
И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав.

Кто взманил меня на путь знакомый,
Усмехнулся мне в окно тюрьмы?
Или — каменным путем влекомый
Нищий, распевающий псалмы?

Нет, иду я в путь никем не званый,
И земля да будет мне легка!
Буду слушать голос Руси пьяной,
Отдыхать под крышей кабака.

Запою ли про свою удачу,
Как я молодость сгубил в хмелю…
Над печалью нив твоих заплачу,
Твой простор навеки полюблю…

Много нас — свободных, юных, статных —
Умирает, не любя…
Приюти ты в далях необъятных!
Как и жить и плакать без тебя!

… Не потому ли сплавила печаль я
с подспудной жаждой счастья и любви
и песнь моя над кладбищем звучала
призывом к жизни,
клятвой на крови?

Не потому ли горечь, как усталость,
доныне на губах моих осталась…
Но кто солдат посмеет обвинить
за то, что искалечены они?.

1945

Мое чистое светлое детство,
как в ясное утро заря!
Пусти меня погреться!
Примешь ли ты меня?

“Интернационал” играют —
мы с братом отдали честь…
Мне скоро будет одиннадцать,
брату исполнилось шесть…

Мы ничего не знали,
мы спали крепким сном —
в ту ночь отца забрали…
А маму — в тридцать седьмом…

Мое чистое светлое детство!
Сил нет дальше идти.
Пусти меня погреться,
как нищенку в пути!

1946

_В. Александровскому

Бреду я домой на Пресню,
Сочится усталость в плечах,
А фартук красную песню
Потемкам поет о кирпичах.

Поет он, как выше, выше
Я с ношей красной лез,
Казалось — до самой крыши,
До синей крыши небес.

Глаза каруселью кружило,
Туманился ветра клич.
Утро тоже взносило,
Взносило красный кирпич.

Бреду я домой на Пресню,
Сочится усталость в плечах,
А фартук красную песню
Потемкам поет о кирпичах.

1920

Юродство слабости я не приемлю.
Пусть я врасту
под глыбой горя
в землю.
Пусть каменных палат себе не выстрою.
Я выстою.
Я в грудь себе не выстрелю.
Нет, жалостью
тебя,
как паутиною,
я не опутаю —
взорву плотину:
пусть остров твой —
любви твоей
утопию —
мое
презренье гневное
затопит!

1977

Земля пробудилась от долгого сна,
Явилась предвестница лета,—
О, как хороша ты, младая весна,
Как сердце тобою согрето!

Люблю я простор этих ровных полей,
Люблю эти вешние воды.
Невольно в душе отразилась моей
Краса обновленной природы.

Но грустно и больно, что все, к чему мы
Привязаны сердцем так нежно,
Замрет под холодным дыханьем зимы
И вьюгой завеется снежной!

И тучи спадают завесою с глаз.
И светится неба стекло.
И, высыхая, туманится грязь.
И сосны на солнце. Тепло.

А скоро на рыжих макушках бугров,
в стеблях прошлогодних жива,
мохнатыми лапками землю вспоров,
зазеленеет трава.

Худые березы стоят без рубах,
Шевелятся пальчики – ткут.
И птица – синица на голых ветвях
взлетает к вершинке, как ртуть.

1960

Эхо стонало, шумела река,
Ливень стучал тяжело,
Луч серебристый пронзил облака.
Им любовались мы долго, пока
Солнышко, солнце взошло!

Мы крепко прикованы оба,
я колокол в небе твоем,
я бьюсь о железное нёбо
железной тоски языком.
Живу, как в лесу староверка,
что бога под елью нашла:
земля — моя белая церковь,
лазурны ее купола.
Родник — золотая икона,
лик солнца и личики звезд…
И новорожденный, зеленый,
под пальцами мягкий, как воск,
мир шумно вздыхает коровой
и тычется мордой в плечо,
блестит оброненной подковой,
нагретой в пыли горячо.
Стоят у его изголовья
осел, и медведь, и коза,
и светятся грустно коровьи
большие, как небо, глаза.
А ниже — жуки богомолы
и божьи коровки и тли.
И злые тяжелые пчелы
сгибают цветы до земли.
Полянки с примятой травою,
засохший лосиный помет…
Но кто там, зверея от зноя,
солдатскую песню орет?
Скорее туда — где мой грешный,
вбивая пять пальцев в песок,
отплясывает захмелевший
босой и расхристанный бог!

1956

«Я страшно нищ, Вы так бедны,
Так одинок и так один.
Так оба проданы за грош.
Так хороши — и так хорош…

Но нету у меня жезла...»
— Запиской печку разожгла…

Вербное воскресенье 1920

И что тому костер остылый,
Кому разлука — ремесло!
Одной волною накатило,
Другой волною унесло.

Ужели в раболепном гневе
За милым поползу ползком —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!

Кусай себе, дружочек родный,
Как яблоко — весь шар земной!
Беседуя с пучиной водной,
Ты все ж беседуешь со мной.

Подобно земнородной деве,
Не скрестит две руки крестом —
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!

Нет, наши девушки не плачут,
Не пишут и не ждут вестей!
Нет, снова я пущусь рыбачить
Без невода и без сетей!

Какая власть в моем напеве, —
Одна не ведаю о том, —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.

Такое уж мое именье:
Весь век дарю — не издарю!
Зато прибрежные каменья
Дробя, — свою же грудь дроблю!

Подобно пленной королеве,
Что молвлю на суду простом —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.

13 июня

На даче было темно и сыро.
Ветер разнимал тяжелые холсты.
И меня татуировала
Ты.
Сначала ты поставила сердце,
Средь снежных цветов,
Двух голубок, верную серну,
Как в альманахе тридцатых годов.
О, душа, вы отменно изящны,
Милая,
Я вас в темной чаще
Изнасилую.
Лучше меня слушаться,
Душа, душка, душенька, душечка!
Потом ты нарисовала корабль.
Я взял с полки Бедекер.
Хорошо! Я корабль
И буду охотиться за ручными медведями.
Отели Карльтон, Мирабо и Виктория.
Суша — так суша, море — так море!
А на левой груди, на том месте,
Что недавно целовала,
Ты поставила маленький крестик
И засмеялась.
Господи, Ты нас оставил на даче
Спросонья
Зевать и покачиваться
На темном балконе.
Чтоб оба
На воле
Эту плоть огромную сдобную
Холили б.
Трудники Божии —
Дела их да множатся.

Май 1915

Уж немцы здесь бывали ране
У вод чудских, средь псковских нив,
Но — смерть прошла во вражьем стане;
Торжествовали псковитяне,
Всех псов немецких разгромив.

Преданья озера Чудского,
Великий подвиг старины
Освободителями Пскова
Сегодня вновь воскрешены!

Бойцы стремительным ударом.
Напомнив прадедов дела,
Врагов, засевших в Пскове старом,
Разбили в прах, смели дотла!

Смотри: средь гари и обломков,
У древних стен, в лучах зари
Встречают доблестных потомков
Их прадеды-богатыри,

Псков ликованьем их встречает,
Блюдя обычай древний свой,
И славой их Москва венчает
За новый подвиг боевой!

1944

Все Георгии на стройном мундире
И на перевязи черной — рука.
Черный взгляд невероятно расширен
От шампанского, войны и смычка.

Рядом — женщина, в любовной науке
И Овидия и Сафо мудрей.
Бриллиантами обрызганы руки,
Два сапфира — из-под пепла кудрей.

Плечи в соболе, и вольный и скользкий
Стан, как шелковый чешуйчатый хлыст.
И — туманящий сознание — польский
Лихорадочный щебечущий свист.

24 сентября 1915

Мура туфельку снимала,
В огороде закопала:
— Расти, туфелька моя,
Расти, маленькая!
Уж как туфельку мою
Я водичкою полью,
И вырастет дерево,
Чудесное дерево!

Будут, будут босоножки
К чудо-дереву скакать
И румяные сапожки
С чудо-дерева срывать,
Приговаривать:
«Ай да Мурочка,
Ай да умница!»

Открываю томик одинокий —
томик в переплёте полинялом.
Человек писал вот эти строки.
Я не знаю, для кого писал он.

Пусть он думал и любил иначе
и в столетьях мы не повстречались…
Если я от этих строчек плачу,
значит, мне они предназначались.

1948

Пока над мёртвыми людьми
Один ты не уснул, дотоле
Цепями ржавыми греми
Из башни каменной о воле.

Да покрывается чело,-
Твое чело, кровавым потом.
Глаза сквозь мутное стекло —
Глаза — воздетые к высотам.

Нальется в окна бирюза,
Воздушное нальется злато.
День — жемчуг матовый — слеза —
Течет с восхода до заката.

То серый сеется там дождь,
То — небо голубеет степью.
Но здесь ты, заключенный вождь,
Греми заржавленною цепью.

Пусть утро, вечер, день и ночь —
Сойдут — лучи в окно протянут:
Сойдут — глядят: несутся прочь.
Прильнут к окну — и в вечность канут.

Все козлята
Любят петь,
Все телята
Любят петь,
Все кудряшки
На барашке
Любят песенки свистеть!

А кто песенку поёт
иногда,
Тот от страха не умрёт
никогда!
А кто песенку всегда
поёт,
Тому лапу даже волк подаёт!

Потому что-
ай-яй-яй!-
ни за что
Слопать песенку не сможет
никто!

А вот песенка
в один присест —
Ой-ёй-ёй!-
даже волка съест!

По причине,
молодчине такой
Все лягушки поют
за рекой,

Все кузнечики поют
на лугу!
И могу ли я не петь?
Не могу!

Все козлята
Любят петь,
Все телята
Любят петь,
Все кудряшки
На барашке
Любят песенки свистеть!