Эту женщину звали Анной. За плечом ее возникал Грохот музыки ресторанной, Гипнотический блеск зеркал.
Повернется вполоборота, И казалось — звенит в ушах Свист японского коверкота И фокстрота собачий шаг.
Эту женщину ни на волос Не смогла изменить война: Патефона растленный голос Всё звучал из ее окна.
Все по-прежнему был беспечен Нежный очерк румяных губ… Анна первой пришла на вечер В офицерский немецкий клуб,
И за нею следил часами, Словно брал ее на прицел, Фат с нафабренными усами — Молодящийся офицер.
Он курил, задыхаясь, трубку, Сыпал пепел на ордена… Ни в концлагерь, ни в душегубку Не хотела попасть она.
И, совсем не грозя прикладом, Фат срывал поцелуи, груб, С перепачканных шоколадом, От ликера припухших губ.
В светлых туфельках, немцем данных, Танцевавшая до утра, Знала ль ты, что пришла в Майданек В этих туфлях твоя сестра?
Для чего же твой отдых сладкий Среди пудрой пропахшей мглы Омрачали глаза солдатки, Подметавшей в дому полы?
Иль, попав в золотую клетку, Ты припомнить могла, что с ней Вместе кончила семилетку И дружила немало дней?
Но послышалась канонада, — Автоматом вооружен, Ганс сказал, что уехать надо С эшелоном немецких жен.
В этих сумерках серых, стылых Незаметно навел, жесток, Парабеллум тебе в затылок, В золотящийся завиток.
Май 1944