Ветер свищет и гуляет сквозь чердак. На гвозде чернеет тощий лапсердак.
Жизнь — как гноище. Острупела душа, Скрипка сломана и сын похоронён… Каждый вечер, возвращаясь без гроша, Я, как Иов прокажённый, заклеймён.
Даже дети сквозь кухонный гам и чад «Вон, явился Богом прОклятый!» — кричат.
И за милостыней рынком семеня, Гневом Вышнего терзаем и травим, Я кусаю руку, бьющую меня, Как бичуемый пророком Мицраим.
А в колодце полутёмного двора — Драки, крики, перебранка до утра.
Разверну ли со смирением Талмуд — Мудрость праотцев строга и холодна: Точно факелоносители идут С чёрным пламенем святые письмена.
И тогда я тайну тайн, врата ворот, Разворачиваю книгу Сефирот.
К зыби символов в двоящемся стихе Приникаю, как к целебному ключу, Имя Господа миров — Йод — хэ — вов — хэ — Онемевшими устами лепечу.
Так сегодня я забылся, и во сне, Вот, виденье громовое было мне.
Видел я одновременно все края, Всё, что было и что будет впереди… Синим сводом распростёрт над миром Я, Солнце белое горит в моей груди.
Мириады светоносных моих рук Простираются в волнующийся круг,
Свет и жар — неистощимые дары — Мечет сердце, как бушующий костёр, И, рождаясь, многоцветные миры Улетают в раздвигаемый простор…
Я проснулся, полумёртвый. Тьма везде. Лапсердак висит, как тряпка, на гвозде.
1935