Барин, под самым солнцем, под облаком журавли в чудовищном токе воздуха: как нить, как рваная сеть… Рифейский гений с зашитым ртом в приисковой прибрел пыли, манкируя бездной пространства — где Сетунь, а где Исеть? Учебный они нарезают, прощальный за кругом круг: о, как далеко под крылами я в дымке земной плыву. Я так же, как Вы, любила в инее виадук, горящую на огородах картофельную ботву, лиственные порталы, рушащиеся вдруг, в башне водонапорной робкий счастливый свет. Я так же, как Вы, испытываю оторопь и испуг, не понимая, сколько мне детских конкретно лет. Вашей то грубой, то нежной музыкой чищу слух и от чифиря постмодерна отдраиваю бокал: это не рюмка; у бабок моих, у забайкальских старух, так звался сосуд при ручке — немерено чаю вмещал… Пленительные мерзавцы отдали б за глаз-ватерпас всех баб, и все причиндалы, всё это х..-мое; не знают, как, милый барин, тоскует по Вам/по Вас целующая деревья, Вам преданная ОЕ. …Упавший со звезд ребенок всегда тянет руки в ночь; а шрам на щеке — не с разборки, — от саночек в детстве след. Составила Вашу книгу: ошеломительны мощь, стремительность восхожденья, исторгнутый горем свет.
2005