Бювар старинный! Бабушка в Париже Тебя ласкала тайно от гостей. Ведь ты ей был всех самых близких ближе Походный сейф волнений и страстей.
Амур и лира из слоновой кости, Миниатюрный ключик золотой — Меж письмами и первым чувством мостик,— Подкладка цвета зелени густой.
Когда-то ты, красуясь на витрине, Не мог не очаровывать людей, Для знатоков простая строгость линий Была ценнее черных лебедей.
Тогда еще ты не хранил ни писем, Ни надписи: «Последнее прости». И может быть, на миг спустившись с выси, Тебя хотел Бальзак приобрести.
Когда скрывалась в сумерках Химера И пахла Сена сыростью ночной, Быть может, взгляд задумчивый Флобера, Как луч, скользил по лире костяной.
Тогда еще не обнажилась рана, Ты незнаком был с Вислой и Невой, Быть может, ты смотрел на Мопассана Среди вещей, как человек живой.
Любители прогулок и пасьянса В науке антикварной знают толк, Быть может, пальцы Анатоля Франса По-юношески гладили твой шелк.
Уже потом, познав пути и тропы, Меняя цвет свой, как хамелеон, Ты вспоминал и города Европы, И берег Карса-Чая, и Рион.
Прошли года. Как сон, мелькнули страны, И прошумел над шелком океан. Теперь вблизи тбилисского майдана Ты отдыхаешь, старый ветеран.
Ты вспоминаешь очи голубые, Крутой изгиб пленительных бровей Той, кто тебя приобрела впервые И увезла из Франции твоей.
С владельцем-внуком ты не очень дружен: Хоть жар такой же и в его крови, Он не хранит в тебе своих жемчужин — Семейных тайн и пламенной любви.
Лишь изредка тебе стихи доверит, Но тотчас же обратно их возьмет, Боясь эгоистически потери: Уж очень ненадежен переплет.
Безмолвны горы. Дышит ночь глухая Не так же ли, как твой Париж родной? О чем, о чем зеленый шелк вздыхает, О чем амур тоскует костяной?
Кто знает, не мелькнут ли вновь зарницы, Не ждут ли и тебя твои «Сто дней»? И вновь в тебе зашелестят страницы Чудесных писем, что зари нежней.
Быть может, вновь, хотя бы ненадолго, Последних чувств стремительный поток Сильней, чем пламя, и полней, чем Волга, Через тебя промчится, словно ток.
1940, Тбилиси