Устав от разводов и пьянок, Гостиных и карт по ночам, Гусары влюблялись в цыганок, И седенький поп их венчал.
«Дворянки» в капотах широких Навагу едали с ножа, Но староста знал, что оброка Не даст воровать госпожа.
И слушал майор в кабинете, Пуская дымок сквозь усы, Рассказ, как «мужицкие» дети Барчатам разбили носы!..
Он знал, что когда он отдышит И сляжет, и встретит свой час, — Цыганка поднимет мальчишек И в корпус кадетский отдаст.
И вот уходил ее сверстник, Ее благодетель — во тьму, И пальцы в серебряных перстнях Глаза закрывали ему.
Под гул севастопольской пушки Вручал старшина Пантелей Барчонку от смуглой старушки Иконку и триста рублей.
Старушка в наколке нелепой По дому бродила с клюкой, И скоро в кладбищенском склепе Ложили ее на покой.
А сыну глядела Россия, Ночная метель и гроза В немного шальные, косые, С цыганским отливом глаза…
Доныне в усадебке старой Остались следы этих лет: С малиновым бантом гитара И в рамке овальной портрет.
В цыганкиных правнуках слабых Тот пламень дотлел и погас, Лишь кровь наших диких прабабок Нам кинется в щеки подчас.
16 января 1944