Мимо разбросанных хижин селенья, Старую шапку на брови надвинув, Шел я, глубокого полн размышленья, Сгорбясь и за спину руки закинув.
Нес я труднейших вопросов громады: Как бы людей умирить, успокоить, Как устранить роковые преграды И человечества счастье устроить.
Против меня в своей грязной сорочке Весело шел деревенский мальчишка, С летним загаром на пухленькой щечка Бойко смотрел и смеялся плутишка.
Смех уж готов, а еще нет минуты — Плакал он, — слезок следы не исчезли. Светлые волосы, ветром раздуты, Мягко-льняные, в глаза ему лезли;
Он отряхал их, головкой мотая, Весь он родимым был братцем здоровью, — И приближался, лукаво моргая Синеньким глазом под белою бровью.
Солнце удвоило жар с освещеньем После минувшей недели ненастья. Мальчик при этом был весь воплощеньем Жизни беспечной и дерзкого счастья.
Даже при мне — при степеннейшем муже — Босой ножонкой отважно он топал, Мутную воду разбрызгивал в луже И всеторжественно по грязи шлепал.
«Друг! Отчего ты так весел?» — ребенка Важно спросил я. Без робости глядя И засмеявшись в глаза мне, презвонко Он отвечал: «Ты — смешной такой, дядя!»
1860