Качайся, поднимайся, месяц, Как акробат, на синий шест, Никто не кинет доброй вести Мне, пришлецу из дальних мест.
Я вырос, как репейник хмурый На дне оврага, и ручей Блестел густой и мутной шкурой В душе заброшенной моей.
Качались пристани, и долго Не мог понять я одного: Чем краше парусная Волга Ручья родного моего?
Глаза в повязке. Я не вижу. Весь Мир — овчина. И домой, Врагом невидимым обижен, Я шел, всему и всем чужой!
Мой дом — лохмотья и заплаты, Косая дверь, окно — как щель, И сыпалась лоскутной ватой В углу из ящиков постель.
И целый день одно и то же: Вино да брань, да топот ног. И дивно: как я жил и прожил И душу в теле уберег?
Отец был пьян. Мать ладит с пьяным, А я, укрывшись на мосту, Гляжу, как месяц над туманом Скользит по синему шесту!
1922