Другу моему Михаилу Шемякину

Открытые двери Больниц, жандармерий, Предельно натянута нить, Французские бесы — Большие балбесы, Но тоже умеют кружить.

Я где-то точно наследил, Последствия предвижу: Меня сегодня бес водил По городу Парижу, Канючил: «Выпей-ка бокал! Послушай-ка гитары!» Таскал по русским кабакам, Где — венгры да болгары. Я рвался на природу, в лес, Хотел в траву и в воду, Но это был французский бес: Он не любил природу. Мы — как сбежали из тюрьмы. Веди — куда угодно. Пьянели и трезвели мы Всегда поочерёдно. И бес водил, и пели мы И плакали свободно.

А друг мой — гений всех времен, Безумец и повеса, — Когда бывал в сознанье он, Седлал хромого беса. Трезвея, он вставал под душ, Изничтожая вялость, — И бесу наших русских душ Сгубить не удавалось. А то, что друг мой сотворил, — От Бога, не от беса, Он крупного помола был, Крутого был замеса. Его снутри не провернёшь Ни острым, ни тяжёлым, Хотя он огорожен сплошь Враждебным частоколом.

Пить наши пьяные умы Считали делом кровным. Чего наговорили мы И правым и виновным! Нить порвалась — и понеслась! Спасайте наши шкуры! Больницы плакали по нас, А также префектуры. Мы лезли к бесу в кабалу, С гранатами — под танки, Блестели слёзы на полу, А в них тускнели франки. Цыгане пели нам про шаль И скрипками качали, Вливали в нас тоску-печаль — По горло в нас печали.

Уж влага из ушей лилась, Всё — чушь, глупее чуши, Но скрипки снова эту мразь Заталкивали в души. Армян в браслетах и серьгах Икрой кормили где-то, А друг мой в чёрных сапогах Стрелял из пистолета. Набрякли жилы, и в крови Образовались сгустки, И бес, сидевший визави, Хихикал по-французски. Всё в этой жизни — суета! Плевать на префектуры! Мой друг подписывал счета И раздавал купюры.

Распахнуты двери Больниц, жандармерий, Предельно натянута нить, Французские бесы — Такие балбесы! Но тоже умеют кружить.