Fin de siecle

Век скоро кончится, но раньше кончусь я. Это, боюсь, не вопрос чутья. Скорее — влиянье небытия

на бытие. Охотника, так сказать, на дичь — будь то сердечная мышца или кирпич. Мы слышим, как свищет бич,

пытаясь припомнить отчества тех, кто нас любил, барахтаясь в скользких руках лепил. Мир больше не тот, что был

прежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот, кушетка и комбинация, соль острот. Кто думал, что их сотрет,

как резинкой с бумаги усилья карандаша, время? Никто, ни одна душа. Однако время, шурша,

сделало именно это. Поди его упрекни. Теперь повсюду антенны, подростки, пни вместо деревьев. Ни

в кафе не встретить сподвижника, раздавленного судьбой, ни в баре уставшего пробовать возвыситься над собой ангела в голубой

юбке и кофточке. Всюду полно людей, стоящих то плотной толпой, то в виде очередей; тиран уже не злодей,

но посредственность. Также автомобиль больше не роскошь, но способ выбить пыль из улицы, где костыль

инвалида, поди, навсегда умолк; и ребенок считает, что серый волк страшней, чем пехотный полк.

И как-то тянет все чаще прикладывать носовой к органу зрения, занятому листвой, принимая на свой

счет возникающий в ней пробел, глаголы в прошедшем времени, букву «л», арию, что пропел

голос кукушки. Теперь он звучит грубей, чем тот же Каварадосси — примерно как «хоть убей» или «больше не пей» —

и рука выпускает пустой графин. Однако в дверях не священник и не раввин, но эра по кличке фин-

де-сьекль. Модно все черное: сорочка, чулки, белье. Когда в результате вы все это с нее стаскиваете, жилье

озаряется светом примерно в тридцать ватт, но с уст вместо радостного «виват!» срывается «виноват».

Новые времена! Печальные времена! Вещи в витринах, носящие собственные имена, делятся ими на

те, которыми вы в состоянии пользоваться, и те, которые, по собственной темноте, вы приравниваете к мечте

человечества — в сущности, от него другого ждать не приходится — о нео- душевленности холуя и о

вообще анонимности. Это, увы, итог размножения, чей исток не брюки и не Восток,

но электричество. Век на исходе. Бег времени требует жертвы, развалины. Баальбек его не устраивает; человек

тоже. Подай ему чувства, мысли, плюс воспоминания. Таков аппетит и вкус времени. Не тороплюсь,

но подаю. Я не трус; я готов быть предметом из прошлого, если таков каприз времени, сверху вниз

смотрящего — или через плечо — на свою добычу, на то, что еще шевелится и горячо

наощупь. Я готов, чтоб меня песком занесло и чтоб на меня пешком путешествующий глазком

объектива не посмотрел и не исполнился сильных чувств. По мне, движущееся вовне

время не стоит внимания. Движущееся назад сто«ит, или стои»т, как иной фасад, смахивая то на сад,

то на партию в шахматы. Век был, в конце концов, неплох. Разве что мертвецов в избытке — но и жильцов,

исключая автора данных строк, тоже хоть отбавляй, и впрок впору, давая срок,

мариновать или сбивать их в сыр в камерной версии черных дыр, в космосе. Либо — самый мир

сфотографировать и размножить — шесть на девять, что исключает лесть — чтоб им после не лезть

впопыхах друг на дружку, как штабель дров. Под аккомпанемент авиакатастроф, век кончается; Проф.

бубнит, тыча пальцем вверх, о слоях земной атмосферы, что объясняет зной, а не как из одной

точки попасть туда, где к составу туч примешиваются наши «спаси», «не мучь», «прости», вынуждая луч

разменивать его золото на серебро. Но век, собирая свое добро, расценивает как ретро

и это. На полюсе лает лайка и реет флаг. На западе глядят на Восток в кулак, видят забор, барак,

в котором царит оживление. Вспугнуты лесом рук, птицы вспархивают и летят на юг, где есть арык, урюк,

пальма, тюрбаны, и где-то звучит там-там. Но, присматриваясь к чужим чертам, ясно, что там и там

главное сходство между простым пятном и, скажем, классическим полотном в том, что вы их в одном

экземпляре не встретите. Природа, как бард вчера — копирку, как мысль чела — букву, как рой — пчела,

искренне ценит принцип массовости, тираж, страшась исключительности, пропаж энергии, лучший страж

каковой есть распущенность. Пространство заселено. Трению времени о него вольно усиливаться сколько влезет. Но

ваше веко смыкается. Только одни моря невозмутимо синеют, издали говоря то слово «заря», то — «зря».

И, услышавши это, хочется бросить рыть землю, сесть на пароход и плыть, и плыть — не с целью открыть

остров или растенье, прелесть иных широт, новые организмы, но ровно наоборот; главным образом — рот.

1989

* Fin de si?cle: конец века (франц.) (прим. в СИБ)