Газон с мандрагорой подстрижен. Но как-то неровно. Свет окон слетает, как голубь, крыло наклоня. Ты должен признать: обаяние ночи огромно. Огромно! Куда до него обаянию дня…
Ты жил, как и все здесь: «раскинулось море широко...» Мы оба искали на кухнях бессмертья черты. Я чуда вовек не просил — я просил лишь намека. Господь не виновен, что я недогадлив, как ты.
Фома — наш апостол. Вот с кем я бы выпил сегодня. Он скептик побольше, чем оба мы. Тем и хорош. Но даже и этот уверовал. Рана Господня? Всем смертным по ране Господней — ты этого ждешь?.
Я думаю, этот июль, как и жизнь, бесконечен. А август начнется — ну, что ж, бесконечен и он. Все правильно: вечность стремительна… Ах, как беспечен вон тот угловой полный розовым светом балкон!
Там кто-то, дитя широты и беззлобного мата, посредством законного мага и в свой выходной, как Стенька свою персияночку за борт когда-то, — вот так же швыряет «цыганочку» в омут ночной.
1963