С безумной недвижностью приближаясь, словно летящий локомотив экрана, яснее, крупнее, круглее, — лицо. Эти глаза в преувеличенном гриме, опущенный рот, сломаны брови, ноздря дрожит… Проснись, сомнамбула! Какая судорога исказила черты сладчайшие? Яд, падение, пытка, страх?. Веки лоснятся в центре дико… Где лавровый венец? Почему как мантия саван? Д-а-а!!! родная, родная! Твой сын не отравлен, не пал, не страшится, — восторг пророчества дан ему: неспокойно лицо пророка, и в слепящей новизне старо. Пожалуй, за печать порока ты примешь его тавро. Мужи — спокойны и смелы — братства, работа, бой! — но нужно, чтобы в крепкое тело пламя вдувал другой. Дуйте, дуйте, братья! Ничего, что кривится бровь… Сквозь дым, огонь и проклятье ливнем хлынет любовь. Нерожденный еще, воскресни! Мы ждем и дождемся его… Родина, дружба и песни — выше нет ничего!
Февраль 1923