По стали, мрамору и дереву Рукой внимательной скользя, Я проходил — и плоть не верила, Что их глубин постичь нельзя.
Я слышал ясно излучения — То спрятанней, то горячей — От страстной, как созданье гения, Нагой поверхности вещей.
Она являлась расколдованной, Жила беспечно и пестро В камнях, в фанере полированной, В блестящем никеле метро.
Я знал: то было эхо смутное Живых, кипящих мириад, Чьих рук касание минутное Предметы бережно хранят.
Но вник я мудрым осязанием Ещё безмерно глубже, в тло, В пучины, чуждые названиям И рубрикам «добро» и «зло».
Тот слой связует человечество С первичным лоном бытия; Быть может, в древних храмах жречество О нём шептало, смысл тая.
Но имя то газообразное Как втисну в твердый хруст речей? Слова — затем, чтоб значить разное. Их нет для общей тьмы вещей.
1950