Пир удался, но ближе к утру Стало ясно, что я не умру, И умолкла воронья капелла; И душа задремала без сил, А потом её звук воскресил — То балканская горлинка пела.
Я очнулся; был чудно знаком Голос птицы с его говорком, С бормотаньем нелепых вопросов; И печаль не была тяжела, И заря желторота была, И постели был краешек розов.
Там, в постели, поближе к окну, Дочь спала и была на жену Так похожа, что если б у двери Не спала, раскрасневшись, жена, Я б подумал, что это она, А подумал: не дочери две ли?
Пировалось всю ночь воронью, Вороньё истязало мою Небессмертную, рваную душу, И душа походила на пса, Что попал под удар колеса И лежит потрохами наружу.
Но возникли к утру на земле Голос птицы, тетрадь на столе, И строка на своём полуслове, И на девочке розовый свет, И болезни младенческий след — Шрамик, оспинка около брови.
Этот мир был моим — и знаком Не деталью, а весь целиком, И лепился любовью и болью, И балканская птица была Туркестанской — и оба крыла Всё пыталась поднять над собою.
1982