_Д. Апдайку
Я на пароходе «Фридрих Энгельс», ну а в голове — такая ересь, мыслей безбилетных толкотня. Не пойму я — слышится мне, что ли, полное смятения и боли: «Граждане, послушайте меня...»
Палуба сгибается и стонет, под гармошку палуба чарльстонит, а на баке, тоненько моля, пробует пробиться одичало песенки свербящее начало: «Граждане, послушайте меня...»
Там сидит солдат на бочкотаре. Наклонился чубом он к гитаре, пальцами растерянно мудря. Он гитару и себя изводит, а из губ мучительно исходит: «Граждане, послушайте меня...»
Граждане не хочут его слушать. Гражданам бы выпить и откушать и сплясать, а прочее — мура! Впрочем, нет,- еще поспать им важно. Что он им заладил неотвязно: «Граждане, послушайте меня...»?
Кто-то помидор со смаком солит, кто-то карты сальные мусолит, кто-то сапогами пол мозолит, кто-то у гармошки рвет меха. Но ведь сколько раз в любом кричало и шептало это же начало: «Граждане, послушайте меня...»
Кто-то их порой не слушал тоже. Распирая ребра и корежа, высказаться суть их не могла. И теперь, со вбитой внутрь душою, слышать не хотят они чужое: «Граждане, послушайте меня...»
Эх, солдат на фоне бочкотары, я такой же — только без гитары… Через реки, горы и моря я бреду и руки простираю и, уже охрипший, повторяю: «Граждане, послушайте меня...»
Страшно, если слушать не желают. Страшно, если слушать начинают. Вдруг вся песня, в целом-то, мелка, вдруг в ней все ничтожно будет, кроме этого мучительного с кровью: «Граждане, послушайте меня...»?!
1963