Гнев воспой, богиня, Ахиллеса, грозный и губительный, который стоил столько крови и железа, что бомжары, стоя под конторой в очереди к мрачному Аиду, в сотый раз обнюхали друг друга, в сотый раз на памятник Атриду помочилась отчая округа и, стеклопосуду на обиду поменяв, завыла как белуга.
Для чего молчал я больше года? Для того ли, чтобы Илиада вновь ко мне приставила урода в центре Александровского сада? Там, где чем-то тише рукоделья заняты береза да осина, тенью друга, как из подземелья, возникает эта образина, только стань с глубокого похмелья с парой пива возле магазина.
Там, пока всему причина — баба, ветреница, лгунья и подлиза, производят лошади Зураба омовенье бешеного низа. Я пленен фонтанной гигиеной, деньги, слава, гидра и химера в чистоте содержатся отменной — все отмыто в прачечной Гомера. Вижу некий свет за ойкуменой. Где-то за Бореем, для примера.
Оттого, что есть всему причина, на горе, достаточно высокой, мыслит совоокая Афина, соревнуя Гере волоокой, о международном равновесье, — ревностью к учению пылая, засвищу в родное поднебесье соловьем, воспитанным на лае, о русоволосом Ахиллесе, о русоволосом Менелае.
И о том, что жизни настоящей в предстоящей жизни будет много, сребролукий, далекоразящий возвестит плейбой в наряде бога. На суде Париса некий послух в облике моем, бронзоволицый, скажет, что устал сидеть на веслах в море, где летят из-за границы ослепить пигмеев малорослых журавли, эпические птицы.
2001