Посыпал крупный снег. Когда взошла луна, земля была белей священного слона.
Но Киплинга давно я в руки не беру… Высотные дома качались на ветру.
Но вот и он затих. Как странно, что слышны в хард-роке наших дней упреки тишины.
Лишь кустик зеленел у края пустыря, как на планету Март пришелец с Сентября.
Вороньим ли крылом, кошачьим ли хвостом с него смахнуло снег на пустыре пустом?
Земля была белей бумажного листа. Но лист был пуст. А жизнь бывает ли пуста?
Да это — бред кликуш, рацеи мозгляков: наговорил, наплел — в сундук, и был таков!
А кто хоть раз дрожал от напряженья жил, не строил и не мёл, а жил, а просто — жил,
а жил в такую ночь и не просил взаймы других, весенних, дней у меховой зимы —
тот жил уже не зря, тот жил уже не зря… Отстань, не береди, пришелец с Сентября!
Мы знаем свой порок: не ценим свой удел. Вот Бог, а вот порог — уймись, покуда цел.
Опять, до лучших дней, я остаюсь с зимой. И цвет ее — он мой. И хруст ее — он мой.
И холодок гвоздик пусть жалит с высоты, и пусть летят во мгле Николины кресты,
летят, как журавли сквозь чистую метель, летят, чтоб никуда не улететь отсель.
1963