Я три пальмы твоих, честолюбьем болея, Всё твердил и на школьном дворе и в саду. Я мечтал, что на конкурсе всех одолею, И прочту их в Москве на твоём юбилее, И поеду в «Артек» в сорок первом году.
Юбилей приближался как праздник народный, И меня обучал педагог превосходный, Театрал, почитаемый в нашей семье, Что по-разному скажется слово «холодный», Если дело о пепле идёт, иль ручье.
В те года, не берусь говорить о причинах, Почему-то у нас годовщины смертей Отмечали щедрей. И во время поминок Всё звучало живее, чем на именинах. Праздник твой был столетием смерти твоей.
Красовались в гусарских мундирах портреты, И всё чаще тебя поминали газеты. Шёл тираж к юбилею написанных книг. Но, предчувствуя что-то, писали поэты Про тебя, а вглядись – про себя же самих.
И гусаром глядел ты, а не юбиляром На подростком, читавших с почтеньем и жаром Строки тех же «Трёх пальм» или «Бородина». И как некогда жизнь твоя резким ударом Был оборван твой праздник. Настала война.