Люблю тот век нагой, когда, теплом богатый, Луч Феба золотил холодный мрамор статуй, Мужчины, женщины, проворны и легки, Ни лжи не ведали в те годы, ни тоски. Лаская наготу, горячий луч небесный Облагораживал их механизм телесный, И в тягость не были земле ее сыны, Средь изобилия Кибелой взращены — Волчицей ласковой, равно, без разделенья, Из бронзовых сосцов поившей все творенья. Мужчина, крепок, смел и опытен во всем, Гордился женщиной и был ее царем, Любя в ней свежий плод без пятен и без гнили, Который жаждет сам, чтоб мы его вкусили.
А в наши дни, поэт, когда захочешь ты Узреть природное величье наготы Там, где является она без облаченья, Ты в ужасе глядишь, исполнясь отвращенья, На чудищ без одежд. О мерзости предел! О неприкрытое уродство голых тел! Те скрючены, а те раздуты или плоски. Горою животы, а груди словно доски. Как будто их детьми, расчетлив и жесток, Железом пеленал корыстный Пользы бог. А бледность этих жен, что вскормлены развратом И высосаны им в стяжательстве проклятом А девы, что, впитав наследственный порок Торопят зрелости и размноженья срок!
Но, впрочем, в племени, уродливом телесно, Есть красота у нас, что древним неизвестна, Есть лица, что хранят сердечных язв печать, — Я красотой тоски готов ее назвать. Но это — наших муз ущербных откровенье. Оно в болезненном и дряхлом поколенье Не погасит восторг пред юностью святой, Перед ее теплом, весельем, прямотой, Глазами, ясными, как влага ключевая, — Пред ней, кто, все свои богатства раздавая, Как небо, всем дарит, как птицы, как цветы, Свой аромат и песнь и прелесть чистоты.