Месяц бледный сквозь щели глядит Не притворенных плотно ставней… Петр Иваныч свирепо храпит Подле верной супруги своей. На его оглушительный храп Женин нос деликатно свистит. Снится ей черномазый арап, И она от испуга кричит. Но, не слыша, блаженствует муж, И улыбкой сияет чело: Он помещиком тысячи душ В необъятное въехал село. Шапки снявши, народ перед ним, Словно в бурю валы на реке… И подходят один за другим К благосклонной боярской руке. Произносит он краткую речь, За добро обещает добром, И виновных грозит пересечь, И уходит в хрустальный свой дом. Там шинель на бобровом меху Он небрежно скидает с плеча… «Заварить на шампанском уху И зажарить в сметане леща! Да живей!.. Я шутить не люблю!» (И ногою значительно топ.) … Всех величьем своим устрашив, На минуту вздремнуть захотел И у зеркала (был он плешив) Снял парик и… как смерть побледнел! Где была лунолицая плешь, Там густые побеги волос, Взгляд убийственно нежен и свеж И короче значительно нос… Постоял, постоял — и бежать Прочь от зеркала, с бледным лицом… Вот зажмурясь подкрался опять… Посмотрел… и запел петухом! Ухвативши себя за бока, Чуть касаясь ногами земли, Принялся отдирать трепака… «Ай-лю-ли! ай-лю-ли! ай-лю-ли! Ну узнай-ка теперича нас! Каково? каково? каково?» … И грозя проходившей чрез двор Чернобровке, лукаво мигнул И подумал:«У! тонкий ты вор, Петр Иваныч! Куда ты метнул!..» Растворилася дверь, и вошла Чернобровка, свежа и плотна, И на стол накрывать начала, Безотчетного страха полна… Вот уж подан и лакомый лещ, Но не ест он, не ест, трепеща… Лещ, конечно, прекрасная вещь, Но есть вещи и лучше леща… «Как зовут тебя, милая?. ась?» -«Палагеей».-«Зачем же, мой свет, Босиком ты шатаешься в грязь?» -«Башмаков у меня, сударь, нет». -«Завтра ж будут тебе башмаки… Сядь… поешь-ка со мною леща… Дай-ка муху сгоню со щеки!.. Как рука у тебя горяча! Вот на днях я поеду в Москву И гостинец тебе дорогой Привезу...»
1846