Его любил я и качал, Я утешал его в печали; Он был весь белый и урчал, Когда его на спинку клали.
На коврике он долгим днём Сидел, притворно неподвижен, Следя пушинки за окном И крыши оснежённых хижин.
Читался в бусинках испуг И лёгкое недоуменье, Как если б он очнулся вдруг В чужом, неведомом селеньи.
А чуть я выйду — и уж вот Он с чуткой хитрецою зверя То свежесть через фортку пьёт, То выглянет тишком из двери.
Когда же сетки с двух сторон Нас оградят в постельке белой, Он, прикорнув ко мне сквозь сон, Вдруг тихо вздрогнет теплым телом.
А я, свернувшись калачом, Шепчу, тревожно озабочен: — Ну что ты, Мишенька? о чём? Усни. Пора. Спокойной ночи. —
И веру холил я свою, Как огонёк под снежной крышей, О том, что в будущем раю Мы непременно будем с Мишей.
1950