Я вышел на трибуну, в зал, Мне зал напоминал войну, А тишина — ту тишину, Что обрывает первый залп. Мы были предупреждены О том, что первых три ряда Нас освистать пришли сюда В знак объявленья нам войны. Я вышел и увидел их, Их в трех рядах, их в двух шагах, Их — злобных, сытых, молодых, В плащах, со жвачками в зубах, В карман — рука, зубов оскал, Подошвы — на ногу нога… Так вот оно, лицо врага! А сзади только черный зал, И я не вижу лиц друзей, Хотя они, наверно, есть, Хотя они, наверно, здесь. Но их ряды — там, где темней, Наверно там, наверно так, Но пусть хоть их глаза горят, Чтоб я их видел, как маяк! За третьим рядом полный мрак, В лицо мне курит первый ряд. Почувствовав почти ожог, Шагнув, я начинаю речь. Ее начало — как прыжок В атаку, чтоб уже не лечь: — Россия, Сталин, Сталинград! — Три первые ряда молчат. Но где-то сзади легкий шум, И, прежде чем пришло на ум, Через молчащие ряды, Вдруг, как обвал, как вал воды, Как сдвинувшаяся гора, Навстречу рушится «ура»! Уж за полночь, и далеко, А митинг все еще идет, И зал встает, и зал поет, И в зале дышится легко. А первых три ряда молчат, Молчат, чтоб не было беды, Молчат, набравши в рот воды, Молчат — четвертый час подряд! … Но я конца не рассказал, А он простой: теперь, когда Войной грозят нам, я всегда Припоминаю этот зал. Зал! А не первых три ряда.
1948