Мой город, мрачный, как власяница, Лежал на скудном краю пустыни, И ни одно дерево, ни одна птица Не осеняли его твердыни. И когда на закатах в горящую даль мы Полуослепший вперяли взор — За горизонтом качались пальмы И серебряный блеск озёр.
И тогда бунт пронёсся в толпах. Правитель пал. Озверев, мы Ринулись, как стада, с топотом, По камням пустынь, из тюрьмы. Я был ребёнком. Влачим матерью, Видел: меркли миражи пальм И ровною, как стена, скатертью Раскалённая легла даль.
Мать, умирая, ломала руки. Люд дичал от бед и обид. Вождь уверял, что увидят внуки Страну блаженных — и был убит. И возмужал я. В ночном небе Видит сердце, как звездочёт, Бунт… и… жребий, Пути народов и времени счёт.
И по ночам, когда, обессилев, Уйдёт люд изнывать в шатры, Мне в небесах голубой светильник Горит, ярчайший, сквозь все миры. Он горит, чтоб на смертной тризне Вознесли мы сердца горе, Мы, обманутые снами жизни, Заблудившиеся в их игре.
1932