За беззаконие львов, тигров, барсов, Четвероножных оных Марсов, Которым отданы в правление леса, Разгневанные небеса Послали мор; валятся звери, Повсюду к смерти им отверсты страшны двери. Окончились пиры, которые они В спокойны прежде дни На счет овец и зайцев устроили; И звери в ужасе уже не звери стали. Изнемогают все, хоть смерть разит не всех. Гусей и кур лисицы не вкушают, И горлицы друг друга убегают. Нет более любви в лесах и нет утех. Глас добродетели сам хищный Волк стал слушать. Исправил наконец и Волк свой грешный век И стал он добрый человек; Но отчего? — Не хочет боле кушать. Сбирает Лев совет и говорит: «Друзья! Конечно, за грехи несчастье нам такое. Чтоб отвратить толико время злое, Кто всех грешней, хотя б то был и я, Тот должен искупить всё общество собою, Тот должен умереть за общество один, И будет славный он по смерти господин. Доволен бы я был моей судьбою, Когда б грешнее всех я был: Я жизнию б народ звериный искупил, И имя было бы мое всех львов слышнее. Я признаюсь, и я не без греха, Едал я и овец, едал и пастуха, Но я неужто всех грешнее? Пусть всяк, подобно мне, открыв смиренный дух, Покаяся, грехи свои расскажет вслух». — «Великий государь! — Лисица возглашает,-- Ты праведен и милосерд всегда; Твоя священна лапа иногда Овец, любя, тазает; Но что же это за беда? Что их изволишь кушать,-- То честь для подлости такой: Они на то и созданы судьбой. Нет, слишком совести своей изволишь слушать. И также нет греха Терзать и пастуха; Он из числа той твари пренесносной, Которая, не знаю почему, Во гордости, зверям поносной, Не ставя меры своему Уму, Себе владычество над нами присвояет И даже и на льва с презрением взирает». Известно, ежели кто вступится за льва, С тем будут все согласны; Итак, Лисицыны слова Казались всем и правы и прекрасны. Не смели также разбирать Грехи волков, медведей строго, И словом то сказать, Кто был драчун хотя немного, Тот был и праведен и свят Кто силен, никогда не будет тот повешен. — Но вот валят Осел, преглупый пустосвят, И говорит: «Я много грешен! Однажды, вечером, я близко шел лугов, Монастырю луга принадлежали; Не видно было там монахов, ни ослов, Они все спали. Я был один, и был тому я рад. Трава младая, случай, глад, А более всего черт силен; Вводить ослов во грех Черт в вымыслах всегда обилен: Приманкою там многих он утех Мне пакости настроил, Я весь монашеский лужок себе присвоил И травки пощипал...» — «В тюрьму Осла! — вдруг весь совет вскричал. Его-то нас губит ужасно прегрешенье: Есть ближнего траву! о, страшно преступленье!» И чтоб злодейства впредь такие отвратить, Травы для защищенья, Осла повелено казнить Погибели для отвращенья.
И у людей такой же нрав: Кто силен, тот у них и прав.
1779