Всю ночь мела метель, но утро ясно. Еще воскресная по телу бродит лень. У Благовещенья, на Бережках, обедня еще не отошла. Я выхожу во двор. Как мало все: и домик, и дымок, завившийся над крышей. Сребро-розов морозный пар. Столпы его восходят над головой, под самый купол неба, как будто крылья ангелов гигантских. И маленьким таким вдруг оказался дородный мой сосед, Сергей Иваныч. Он в полушубке, в валенках, дрова Вокруг него разбросаны по снегу. Обеими руками, напрягаясь, тяжелый свой колун над головою заносит он. Но тук, тук, тук,- негромко звучат удары. Небо, снег и холод звук поглощают. «С праздником, сосед.» «А, здравствуйте.» Я тоже расставляю свои дрова. Он тук — я тук. Но вскоре надоедает мне колоть, я выпрямляюсь и говорю: «Постойте-ка минутку, как будто музыка...» Сергей Иваныч перестает работать, голову слегка приподымает, ничего не слышит, но слушает старательно. «Должно быть, вам показалось,» говорит он. «Что Вы, да Вы прислушайтесь, так ясно слышно.» «Ну, может быть, военного хоронят, только что-то мне не слыхать.» Но я не унимаюсь: «Помилуйте, теперь совсем уж ясно… И музыка идет как будто сверху… Виолончель, и арфы, может быть. Вот хорошо играют, не стучите.» И бедный мой Сергей Иваныч снова перестает колоть. Он ничего не слышит Но мне мешать не хочет, и досады старается не выказать. Забавно: стоит он посреди двора, боясь нарушить неслышную симфонию. И жалко мне наконец становится его. Я объявляю: «Кончилось». Мы снова за топоры беремся: тук, тук, тук. А небо такое же высокое. И также в нем ангелы пернатые сияют.
1914