На что еще осталось уповать, Когда я столько раз уже обманут? Зачем, когда жалеть тебя не станут, В мольбах напрасных руки воздевать? Но если не до гроба изливать Мне жалобы смиренно, Я, преклонив колена, Молю, Амур, меня не прерывать, Когда произнесу — быть может, вскоре: «_Drez etrayson es qu’ieu ciant e’m demori_» {*}. {* Я вправе петь и веселиться, у меня для этого есть все основания. (старопрованс.).}
Я вправе петь, хотя упущен срок, — Я так давно вздыхаю, что едва ли Уравновесит смех мои печали. О, если бы при виде нежных строк Священный взор нашел приятным слог, Я после стольких пеней Всех любящих блаженней Воистину себя считать бы мог! Тем паче, если б мог сказать свободно: «_Пою, — ведь это госпоже угодно_».
Блуждающие мысли, что в пути, Высоком столь, питали тщетный пламень Моих надежд, смотрите, сердце — камень У госпожи, в него мне не войти. И наше с вами слово не в чести У ней, в одном повинной — В согласии с судьбиной, С которою устал я спор вести, И так же, как судьба ко мне сурова, _Хочу, чтобы суровым было слово_.
Однако что я? Где я? Кто мне лжет? Не я ли сам, томимый злым недугом? Хоть обойду все небо круг за кругом, Мне ни одна планета слез не шлет. Когда от плоти слепота идет, Зачем винить светила Иль то, что взору мило? При мне виновник всех моих невзгод С тех пор, как предо мною дни и ночи _Прекрасный лик и сладостные очи_.
Хорошим вышло из всемощных рук Все, чем от века красен мир, но око Мое не проницает столь глубоко, В плену красы, которая вокруг. И встречи мимолетнее разлук С непреходящим светом, — Мой взор повинен в этом, Не день, когда преобразила вдруг Небесная краса, явившись взору, _Зари моей безоблачную пору_.