Над зыбью стольких лет незыблемо одна, Чьё имя я шептал на городских окраинах, Ты, юности моей священная луна Вся в инее, в поверьях, в тайнах.
Я дерзок был и горд: я рвался, уходил, Я пел и странствовал, томимый непокоем, Я возвращался от обманчивых светил В твои душистые покои.
Опять твоих волос прохладная волна Шептала про ладью, летящую над пеной, Что мимо островов несётся, пленена Неотвратимою изменой.
Ты обучала вновь меня моей судьбе — Круговращению ночей и дней счастливых, И жизни плавный ритм я постигал в тебе — Приливы моря и отливы.
Союзу нашему, привольному, как степь, Нет имени ещё на языке народном. Мы не твердили клятв. Нам незнакома цепь, Нам, одиноким и свободным.
Кто наши судьбы сплёл? когда? в каком краю? Туман пред-бытия непроницаем взору, Но верность странную хранил я и храню Несказанному договору.
Неясны до конца для нас ни одному Ни устье, ни исток божественного чувства, И лишь нечаянно блик озаряет тьму Сквозь узкое окно искусства.
Да изредка в ночи пустынная тоска Роясь, заискрится в твоем прекрасном взоре, — Печаль старинных царств, под золотом песка Уснувших в непробудном море.
Тогда смущенье нас и трепет обоймёт, Мы разнимаем взор, молчим, страшась ответа, Как будто невзначай мы приоткрыли вход В алтарь, где спит ковчег завета.
Одна и та же мысль пронзит обоих нас, И жизнь замедлит шаг — нежнее, чутче, строже, И мы становимся друг другу в этот час Ещё дороже.