Не мнишь ли ты, что эгоизм и страх Пустынников в трущобу уводили? Кто б ни был прав, но в ангельских мирах Дивятся лучшие их неприметной силе.
Нет, не забыл я страшные века, Гнетущий пласт нужды, законов, быта, Куда людская жгучая тоска Была судьбой, как семя в прах, зарыта.
Когда от битв дымился каждый дол, Когда бедой грозились злые дали, Одни лишь схимники свой наивысший долг Своею жизнью молча утверждали.
Хмель естества дотла испепелив, Приняв в народе имя страстотерпцев, Страданье твари — птиц, людей и нив Они впитали целокупным сердцем.
Ушкуйник, смерд, боярин и купец Их, как владык таинственных, просили Внести за них сокровище в ларец — В незримый Кремль, в небесный Град России.
За грех царей, за буйства пьяных сел, За кривду войн, за распри, за разруху, Они за нас — за всех, за вся, за всё — Несли страду и горький подвиг духа. —
В наш поздний век — кто смеет на Руси Измерить мощь молитвы их смиренной, Кто изъяснит, чья помощь в небеси Её хранит над самою геенной?
Нет боле чуда? — Ложь! — Есть чудеса, Я каждый миг их отголоскам внемлю, Есть внутренний затвор, скиты, леса, Есть тайные предстатели за землю.
Пусть многогранней стала вера их И больше струй вмещает гибкий догмат, Но древний дух всё так же твёрд и тих, Необорим и грузом бед не согнут.
1950