Напоминающей днями слова салонной болтовни, Кто-нибудь произнесет (Для того, чтоб посмеяться Иль показаться грустным) — Любовь! Эти буквы сливаются во что-то круглое, отвлеченное, Попахивающее сплетнями… Но все хватаются за него, Как ребенок за мячик. А мне делается не по себе, Нестерпимо радостно. Хотя сердце сжимается, как у рыдающего горло, Хотя воспоминанья впиваются в мозг Холодеющими пальцами умирающего, Вцепившегося в убийцу. И, застегнутый на все пуговицы спокойствия, Я молчу… Впрочем, кто же не услышит в таком молчании Возгласов, криков, стонов, Если даже воздух золотится Огненными знаками препинаний! И не так ли озарялся Христос на кресте, Когда звучало: — Отче наш! Ибо из всех произносивших это, Только ему было ведомо, Что именно значит это страшное имя, И того, которого называли окрест понаслышке, Он видел воочию. Так молчу о любви, Потому что знакомые что-то другое Называют любовью (Словно мохнатой гориллой — колибри). И хочется долго, до самой могилы (И пожалуй даже дольше) О моей настоящей любви Думать без строф, без размера, особенно без рифм, До мудреного просто, другим непонятно, И завидовать, Что не я выдумал это простое слово:
1919